Ефим Захаров: Поколение апатрид

В октябре четырнадцатого был первый раз, когда большие московские дядьки с важными лицами и осознанием собственной важности, в ультимативной форме поведали крымским судьям, что каждый четвертый из них остаётся без работы. Не только Олег и Илья, а ещё четыре десятка коллег. Шок. Кое-кто обжаловал такие решения в Москву. Бесполезно. Против лома нет приёма. Что произошло? Почему так? Почему именно мы? Подключили все возможные связи – кое-что узнали. И здесь у них с Ильей практически одинаково – секретная справка ФСБ об их коррумпированности. Таким не место в кристально чистой судебной системе России. А что в ней написано – никто не знает. Вернее кто-то то, конечно, знает, для кого-то ведь они и пишутся, эти справки, однако достоверной информации – ноль. Но всё по-доброму, ласково так. Работайте, пока, граждане судьи, не волнуйтесь. Возможно, произошло недоразумение, разберёмся, исправим. У вас будет ещё возможность подать документы. И правда. Подали документы ещё раз, в декабре, но в марте пятнадцатого всё повторилось. Вежливо, доброжелательно, с намёком на улыбку: «До свидания, вернее прощайте, Ваша Честь». То, что вместе с ними стали безработными ещё полсотни крымских судей, утешение слабое. И ведь как всё было изначально продуманно: украинские паспорта забрали, дали поработать и скомпрометировать себя в глазах Украины вынесением решений именем Российской Федерации, чем отрезали дорогу назад, а потом выгнали вон пинком под зад, не оставив никакого шанса на трудоустройство в «системе» ни прежнего, ни теперешнего государства, сделав из умных и работоспособных людей изгоев.

А ведь им обоим оставалось меньше трёх лет до пенсии. То, на что положено двадцать с лишним лет – растоптано, а цель, к которой они шли всю сознательную жизнь и которую достигли, исчезла, как будто её и не было вовсе, став фантомом, который уже невозможно материализовать. Но ведь этот мираж ещё вчера был реальностью, и, надо сказать, достаточно успешной реальностью. Уже забылось. Всеми. И прежде всего теми, у кого получилось этот фантом сохранить. «Я не смогу жить жизнью обычного человека», – сказал ему Илья сразу после того, как они вышли из зала, где окончательно решилась их судьба.

Олег «квасил» почти неделю, уничтожая самогон, выгнанный бабой Маней с соседней улицы, сидя в трусах на полу на балконе собственной трёхкомнатной квартиры, выходя из дома только в магазин за сигаретами, или в гости к бабе Мане за пополнением запасов. Самогон он пил не из экономии, денег на водку или виски пока хватало, ему просто нравился вкус «натурального продукта», да и голова от него утром болела меньше, чем от «казёнки». Жена и сын сразу после похорон уехали к тёще на майские праздники, и общение за неделю свелось к минимуму, с каждым днём сокращаясь наполовину. А вчера жена, кажется, вообще не звонила. Голос старшей дочери он не слышал уже месяц, может больше. Взрослая стала, занятая, про папку сама и не вспомнит, только когда что-то нужно.

Но он живой. Хоть и пьяный, опустившийся и вонючий, но живой. А Илюха – нет. Не выдержал. Не смог. Рассыпался. Сгорел. Заперся в ванной, когда жена на работу ушла и дочку в школу отвела, и вены себе вскрыл. Под «My Friend of Misery», свою любимую композицию. У него всегда мурашки по коже бежали, когда акустический гитарный проигрыш звучал. Всё осознанно. Готовился он к этому. К нотариусу сходил, завещание написал, счета в банках обнулил, все деньги, которые припрятаны были, домой принёс, на стол положил и сверху записку – «Я так жить не могу».

Зачем всё? Зачем…??? Похоронили Илью Первого Мая, в День солидарности всех трудящихся, мать их так. Почти никто из тех, кто друзьями себя считал, кому повезло больше, кто при работе остался, на похороны не пришёл. Стыдно, наверное. Каждый только о своей заднице думает. Почти все, за исключением пары человек, из тех, кто на должностях российских закрепились, отвернулись, звонить перестали, а при встрече в городе старались сделать вид, что не узнали, потупив спрятанные за стёклами тёмных очков глаза. Зачем с ними общаться? Они теперь никто.

Самогон закончился, и бутылка покатилась в угол балкона к куче таких же опустошенных, как и он сам, стекляшек, смятая пачка «Marlboro» полетела следом в том же направлении. Телефон, поставленный на беззвучный режим, завибрировал. Олег поморщился, закрыл крышкой поллитровую стеклянную банку полную окурков, которая стояла около правой ноги и жутко воняла, взял телефон. «Настя». Жена.