Александр Долгирев - Сокрытое в листве

Контингент доходил до правильной кондиции после смены. Я нашел взглядом свою цель. Этот был здесь давно – у него сегодня смены не было. Как я успел понять, у него вообще со сменами было не очень. Он попытался подняться на ноги, но не смог. Меня поразил приступ жалости к этому человеку. Я стану избавлением для него, а не наказанием. Ворона хотя бы был сильным, ворона уважал себя, и ворона своей беспутной молодостью смог обеспечить себе достойное бытие. А этот? Он превратил свое сиюминутное могущество в реку алкоголя? Оставить бы его здесь, чтобы он утонул!

Я одернул себя – месть, это не унижение и даже не способ наказания. Месть, это необходимость. Восстановление мировой гармонии. Это, кстати, справедливо и для тебя тоже, каким бы ни было твое отношение к нашему делу.

Я должен исполнять месть без злорадства и низкого удовольствия – я не должен ни проявлять, ни даже подразумевать какого бы то ни было неуважения к тому, кому предстоит умереть от моих рук. Обнажать меч против того, кого не уважаешь, есть неуважение к себе.

Он вновь попытался подняться на ноги. На этот раз это получилось. Я ведь не рассказывал тебе, как наткнулся на него? Мне просто странно повезло. Четыре дня назад единственный раз в год я оказался на Хитровке и смог распознать в перегарном пьянчуге того, кто должен умереть. Воистину причудлив зверь с миллиардом ртов, этот исполин столицы, огромный и крошечный одновременно!

В тот раз этот пьянчуга пристал ко мне, клянча рубль, разумеется, «на трамвай». У бедняги так горел болезнью взгляд и так ходили руки – мне показалось, что он может сложиться от горячки прямо передо мной. Я дал ему рубль. Он, не поблагодарив, помчался в «чайную», а я стоял еще минуты три – я его узнал. Вспомнил его жесткую ухмылку и слова, которые он произносил.

С тех пор я появлялся на Хитровке каждый вечер, и каждый вечер находил его в «чайной», где он оправлялся от прошлого вечера и начинал погружаться в вечер нынешний. Я проследил за ним до его убежища. Он жил один – для меня это было очень хорошо. Гром, убивший ворону, оказался слишком громким. Поэтому теперь я решил воспользоваться возможностью уменьшить этот шум, хотя, конечно, большого доверия к переусложнению не испытывал.

Пьяница за эти дни так и не заметил меня, а если и заметил, то не вспомнил. Это не было удивительно – его разбитый годами злоупотребления разум больше напоминал кусок хозяйственного мыла, а не работающий механизм. Забавно, до какой же инстинктивности может опуститься несчастный человек! Этот пьяница жил, как зверь – почти не думая, не рассуждая, используя одни и те же решения и торные дорожки опыта. У него даже повадки стали звериные – он хохлился иногда над своим стаканом, как воробей по поздней осени.

Я вышел из «чайной» следом за ним, выдержав небольшую паузу. Все должно было случиться сегодня – по-иному быть не могло. Нужна была лишь толика везения – траектория движения воробья могла пересечься с траекторией одного из его многочисленных приятелей. Тогда вечер мог получить нежелательное для меня продолжение. Вчера, собственно, так и произошло – я уже все спланировал, но один из собутыльников воробья увлек его за собой.

По счастью, мы добрались до дома пьяницы, так никого и не встретив. Я держался теней, но он ни разу не оглянулся, а двор был поразительно пуст для майского вечера. До меня долетели слова воробья: «Смело мы в бой пойдем…» – смешанные с грязной бранью. Он наконец добрался до своего подъезда и скрылся в его темном чреве. Я скользнул к тяжелой двери. В подъезде воробей перешел с бормотания вполголоса на крик, раздававшийся по неосвещенным лестницам.

Я не спешил входить в подъезд, ожидая пока моя цель окажется у себя в берлоге. Хлопнула дверь, пьяная песня стихла – можно было начинать. Я в считанные мгновения взлетел на второй этаж, остановился и прислушался. Воробей говорил что-то. Даже через дверь это было хорошо слышно. Меня охватило чувство досады – неужели он все же ухитрился найти себе компанию на этот вечер? Неужели все опять придется отложить?

В глухом бубнеже пьяницы было что-то очень странное. Что-то, что я не мог себе сходу объяснить. Несмотря на очевидный провал сегодняшнего дела, я не мог сдвинуться с места – эта странность не отпускала меня. Через несколько минут я понял, в чем дело – я слышал лишь один причитающий, ругающийся и плачущий голос. Воробей разговаривал сам с собой, причем, очень содержательно, как будто действительно находил своим словам слушателя.