Лилия Уразгулова - Хрупкий рай

– Постой!

Людовик оглянулся и понял что это не конец разговора.

– Ты хочешь что-то добавить к нашему разговору о переезде Оливии? – он смотрел на Ванессу и видел в её глазах глубокую боль отчаяния и слёзы, которые текли по щекам.

– Нет, я хочу поговорить о нас с тобой. Как мы теперь будем жить? Ведь со времён нашей свадьбы наши отношения очень изменились и не в лучшую сторону. Меня это волнует очень давно, однако я никак не могла выбрать момент, чтобы поговорить об этом с тобой. Ты ведешь себя так будто у нас всё в порядке, всё нормально. Но очевидно, что это не так. Нужно было поговорить об этом раньше, не понимаю, почему я так долго молчала. Думаю, тебе стоит над этим подумать. Возможно, тебе покажется глупым и незначительным то, что я скажу.

Людовик, удивлённо посмотрел на жену, ожидая, что на этом разговор будет завершен, но он ошибся. Ванесса продолжила свой монолог.

– Ты считаешь меня не самой умной женщиной, я знаю, не отрицай очевидного. Ты ни разу не попрекнул меня тем, что я не работала ни дня, при этом и воспитанием Оливии я не занималась, я постоянно была в путешествиях после её рождения. В этих странствиях я не замечала, как один день похож на другой, я не знала что такое рутина в браке, не понимала женщин, которые говорили, что брак, их душит. Меня никто не держал, я была вольна делать всё что угодно. Даже после рождения Оливии я не выдержала и трёх месяцев дома с ребёнком и улетела в очередное путешествие. А когда я вернулась, дочь даже не хотела идти ко мне на руки. Разве нормальная любящая мать так поступит со своим ребенком? Думаю, нет. Мне тяжело это говорить, но она мне словно чужая, как будто это не мой ребёнок. Я до сих пор её не понимаю, не знаю, какая она. Я для неё плохая мать, – такими словами завершила свой монолог Ванесса.

Людовик был шокирован такими словами и мыслями, которые очевидно она давно носила в себе. Он не понимал, как все эти годы он не мог замечать такого разного отношения к Оливии и Инессе. И ведь правда холод по отношению к первой был с самого её появления на свет, в то время как со второй она практически не расставалась до момента отъезда Инессы в Англию.

– Ванесса! Остановись! Прекрати говорить такие ужасные слова. Я знаю, что ты не в самых близких и хороших отношениях с Оливией, но я никогда не слышал, чтобы она жаловалась на отсутствие внимания с твоей стороны, – говоря это, он надеялся, что исповедь жены на этом закончится. На слова мужа Ванесса лишь усмехнулась горькой усмешкой.

– Она ничего не говорит лишь потому, что не знает хорошей матери, лучше, чем я. Но думаю, что с появлением Инессы она ощутила разницу, – она продолжила свой монолог, глядя в сумерки приближающие ночь, и не только в природе. Она словно и не слышала того, что до этого ей говорил Людовик. Его это разозлило, и он остановил её речь в довольно грубой форме.

– Ванесса! Замолчи! – он почти криком заставил её замолчать. Но реакция у неё была довольна странная, она смотрела на него непонимающим взглядом, будто и не слышала его крика.

– Ты меня не слушаешь, – обиженным тоном продолжала она. Это окончательно вывело его из себя, наверно первый раз в жизни ему пришлось повысить тон голоса, чтобы заставить человека услышать его.

– Заткнись! Я не намерен более слушать твой бред, – его крик эхом разнёсся по всему саду, после он встал и ушёл, оставив жену в одиночестве. Ванесса знала, что он не выносил её слезы, и поэтому даже не надеялась на то, что он вернётся успокаивать её. Она тоже вышла из беседки и отправилась к фонтану, который был в глубине сада. Людовик шёл по тропе в сторону дома и надеялся, что Ванесса пойдет следом за ним, однако почти дойдя до дома, он, оглянувшись, не услышал шагов жены. Ему пришлось дойти обратно до беседки, но когда он дошёл и заглянул вовнутрь, Ванессы там не оказалось. Он прислушался к звукам в саду, но не было ни намека на чье-либо присутствие кроме него самого. Было ощущение, что она просто испарилась как звёздная пыль, растворилась в воздухе. Лишь кроны деревьев мягко шелестели и напоминали ему о той мягкой и тёплой осени, когда Ванесса дала согласие стать его супругой. То была самая счастливая осень для обоих.

«Опять поругались, – с досадой подумал Людовик про себя, – но раньше меня это не волновало, странно. Все эти разговоры про скорое наше расставание с Оливией выявили столько проблем, которые были и раньше, но почему-то мы о них не говорили. У меня, что… есть душа?» – вопрос заданный самому себе его удивил. Душа конечно у него была, но вот сердце было каменным льдом. Все люди привыкли считать это чем-то живым, для него же оно было лишь куском мяса, мышцей, которая всего лишь перегоняла кровь в организме и насыщала другие органы. То равнодушие, с которым он жил по отношению к людям восхищало и ужасало одновременно. На него не действовали ни крики, ни слёзы, ни мольбы. Он всегда принимал решения и действовал исключительно на выгодных для него условиях. Люди, которые с ним общались по деловым вопросам, поражались тому, с какой хищной грацией он управлял делами, и тому, как он мягко обращался с женой и дочерьми на приемах и торжествах. Его любимым выражением были слова: «Если ты существуешь, это вовсе не означает, что ты живёшь».