Владислав Несветаев - Мурло

Домрачёв въехал в село, спрятанное со стороны трассы сосновым бором. Взглянув на желтевшие под косыми лучами шапки на сочной хвое, он даже вспомнил про себя начальные строки из «Зимнего утра» Пушкина, а слова «День чудесный» и вовсе проговорил вслух мягким шершавым голосом. Сказав их, эти два слова, он сам себе улыбнулся, взглянул в зеркало на своё усатое лицо, а затем, подняв плечи, настороженно осмотрелся, удостоверился, что один в салоне, покраснев, цокнул языком и тихонько хихикнул.

Домрачёв изжёг много топлива, катаясь взад-вперёд, сканируя сощуренными глазами адреса избушек, и каждый раз разочаровывался всё больше, когда уже успевший надоесть дом всё никак не оказывался на улице Озёрная. Жёлтая «Газель», с настырным постоянством маячившая под окнами, настораживала деревенских. Степан Фёдорович из-за врождённой скромности, кажется, безотчётно ощущал то напряжение, которое прорастало в местных, но он ничего не мог с собой поделать: ему необходимо было попасть на Озёрную. Мужиков, грозно смотревших на него с заледеневших тропинок, Степан Фёдорович просить о помощи боялся и даже прибавлял газу, чтобы тяжёлые взгляды поскорее прекратили на нём висеть. Домрачёв злился на этих мужиков, но ещё больше злился на себя за хроническую нерешительность.

Он в очередной раз с усилием надавил на педаль газа, как вдруг заметил коричневую шапку-ушанку, а под ней лицо, появлявшееся из-за редких, покрытых мхом досок калитки. Этот двор Степан Фёдорович видел уже раз в шестой. Услышав рычание мотора, старик в ушанке резко обернулся к Домрачёву, бросил калитку и, размахивая руками, побежал к нему, высоко поднимая валенки над синеющими снежными буграми. Резво болтавшиеся руки, как размытое пятно на очках, привлекли его внимание. Сердце Степана Фёдоровича заколотилось. Сжав челюсти, он медленно-медленно, будто высокий воротник бежевой дублёнки мешал ему это сделать, повернул голову к старику и прижался к обочине. Заметив это, старик опустил руки и зашагал спокойнее. Домрачёв поправил и без того ровно сидевшую на нём кожаную утеплённую кепку с отвёрнутыми ушками, быстро улыбнулся, оголив неровные зубы, почти сразу же закусил губу и через весь салон потянулся к крутящейся оконной ручке. Ремень безопасности Степан Фёдорович отстегнуть забыл, оттого его вечно неуверенные, суетливые движения выглядели ещё более лихорадочными.

– Чего крутишься? Ищешь чего? – наклонив голову и сощурив глаза, настороженно спросил старик, когда окно начало опускаться.

– Да, здравствуйте, спасибо. Ищу, да, – нервно затараторил Домрачёв, пытаясь найти для локтя удобное положение на соседнем сидении. – Мне бы на Озёрную попасть.

– Озёрная? – задал и себе, и Домрачёву вопрос старик.

– Да, Озёрная, – подтвердил Степан Фёдорович и попытался любезно улыбнуться. – Не знаете случайно, как на неё проехать? – спросил он.

– А чего тебе на Озёрной-то? – спросил старик, окидывая взглядом «Газель». – Городской? К кому едешь?

– Да ни к кому, можно сказать, – ухмыльнулся Домрачёв. Он заметно нервничал оттого, что старик никак не унимал своей настороженности. – Дядя у меня помер. За вещами вот еду, – Степан Фёдорович постучал по двери «Газели». Услышав это, старик вздохнул, взглянул ему в глаза и, смягчившись, сказал:

– Нету у нас Озёрной. Туда ли ты приехал?

– Ох, – быстро заморгав и подняв брови, снова затарахтел Домрачёв, – туда-туда. Может, переименовали улицу?

– Я здесь седьмой десяток живу, – зло ухмыльнулся старик. – Ничего не переименовывали. Дядю как звали?

– Георгий, э-э-э… Георгий Аркадьевич. Домрачёв.

– Домрачёв… – тихо повторил старик.

Лицо его с глубокими морщинами скривилось, рот приоткрылся, глаза устремились вверх, брови нахмурились. Затем он поджал губы и тяжело задышал носом, выдувая через него клубы плотного пара. Было видно, что прозвучавшая фамилия была старику незнакома, но признаться в этом ни себе, ни Степану Фёдоровичу он не мог: стеснялся своей старости и боялся того, что всё больше воспоминаний покидает его сознание.

– Погоди, – невнятно сказал он Степану Фёдоровичу, развернулся и пошёл во двор, крича на ходу. – Надь! А Надь!

Степан Фёдорович улыбнулся, проглотил слюну и пару раз кивнул своему отражению в наполовину опущенном стекле. Он заглядывал во двор через открытую калитку, опираясь на свой локоть, и улыбался. Старик стоял на пороге дома и кричал: – Домрачёв! Был такой у нас? Георгий Аркадич?

Читать дальше