Фарид Джасим - Квантовый мост

– Инга, ты там? – раздалось из телефона.

Она прокашлялась, загасила недокуренную сигарету.

– Здесь я, Стефан, здесь, – проговорила она почти спокойно, – прости, что наорала, не ты виноват в том, что произошло…

– Понимаю, Инга, все понимаю. Мы оба виноваты. – Он помолчал, потом неуверенно добавил: – Мы вернем Алекса. У меня состоялся короткий телефонный разговор с адвокатом, он сказал, что реакция социальных служб в этой ситуации выглядит необычно жесткой, он никогда не сталкивался ни с чем подобным.

– Почему так? – насторожилась Инга.

– Непонятно. Законы написаны таким образом, что многое, даже слишком многое, остается на совести руководителей отдела опеки и зависит от их суждений, убеждений и предположений. Проблема в том, что суды обычно охотно прислушиваются к их мнению.

– Суждения, убеждения. – Инга презрительно фыркнула и добавила с сарказмом: – Законы написаны удобно, вероятно, чтобы исполнительным органам не приходилось слишком обременять себя детальными разбирательствами.

– Ты не одинока в этих предположениях, здесь многие так считают. Но политики убеждены, что так лучше и так правильно.

– Фу, ненавижу лицемерие.

Инга затрясла головой, словно пыталась отряхнуться от чего-то гадкого, грязного. Стефан промолчал, возразить было нечего.

– Я приеду при первой возможности, – заверила его Инга. – Мы вытащим Алекса. С адвокатом или без. Не знаю как, но вытащим. Любой ценой. Постарайся найти место, где его держат, ну этот детдом, разузнай имена руководителей отдела опеки, которые принимали решение об изъятии. Необходимо побольше информации.

– Ты собираешься штурмовать интернат? – невесело усмехнулся он.

– Стефан, я не шучу. Я вытащу его любой ценой, повторяю. Мне бы только приехать…

– Да какие уж тут шутки. Приезжай как можно скорее, Инга. – Короткая пауза, потом: – Мне страшно, и… тебя очень не хватает.

Признание ошарашило, особенно из уст этого сдержанного и обычно бесстрастного человека, но, если призадуматься, его реакция была вполне объяснима. Да, он вроде бы не один, с ним Моника, которая помогает и заботится… но кто станет себе жопу рвать за чужого ребенка? На самом деле он там совсем один.

– Спокойной ночи, Инга.

– Ага, спокойной, как же! Откуда взяться покою… Ах, прости, и тебе тоже. До связи.

Инга отключилась и швырнула телефон на письменный стол.

Ее трясло. Она отправилась в ванную, встала перед раковиной и вывернула кран до упора. Принялась умываться ледяной водой, пока не закоченели ладони и кожа на щеках. Затем выпрямилась, посмотрела на дверцу шкафчика. На нее из мира зазеркалья глядело осунувшееся костлявое лицо с сизыми мешками под красными глазами, с тонкими губами и узким острым подбородком. Волосы у лба и висков намокли, слиплись и встопорщились коричневыми стручками, по щекам бежали капли воды, смешанные со слезами.

Шанс в ближайшее время объясниться с сыном медленно уползал в небытие. Инга сознавала, что попытка вернуть ребенка через суд, скорее всего, завершится неудачей, ведь в таких тяжбах суды чаще принимают сторону социальных служб. Поэтому если когда-то и удастся увидеть Алекса, то произойдет это в лучшем случае в присутствии представителей опеки. И как часто можно будет тогда видеться? Раз в месяц? Раз в квартал? В таких условиях и поговорить-то толком не получится, а что-то изменить в его отношении к ней и подавно. Ребенок так и будет думать, что мама его стыдится и поэтому бросила и уехала. Вырастет с этой мыслью, которая с годами из предположения и подозрения превратится в данность, в доказанный и не подлежащий сомнению факт.

Чью сторону примет шведский суд? Иностранной мамаши, которая уехала от своего ребенка в Россию, но при этом продолжает втюхивать в него неполиткорректные установки? Отца, который не сделал ничего, чтобы оградить ребенка от неприемлемого влияния? Или заботливых работников опеки, отважно и решительно избавивших ребенка от сомнительных, на их взгляд, моральных принципов, столь чуждых обществу, в котором ребенку расти и жить?

Другой матери, окажись она в этой ситуации, стало бы страшно. Дико страшно – сиреневые полоски отдыхают. Но Инга не чувствовала ничего, кроме тяжести в сердце, тревоги и отчаяния. Она потеряла сына во всех смыслах слова. Ей предстояло жить с чувством вины, как и Алексу – с убеждением, что родная мать считает его неполноценным. Этот статус-кво, по всей вероятности, уже не изменить.