Беатрикс Маннель - Дом темных загадок

Лекарства в пакете насторожили меня. Может, они попали сюда по ошибке? Они выглядели не так, как те, которые мама хранила в ванной. Циталопрам – я о таком раньше никогда не слышала. В раздумьях отправилась в ванную комнату и открыла коробку с препаратами.

Мамины таблетки лежали на самом верху, как и раньше: она хранила лекарства подальше от меня. Я это точно помнила. На коробочке было написано не «Циталопрам», а «Л-Тироксин», а внизу значилось что-то о гипотиреозе.

Мне в голову внезапно пришла невероятная мысль. Я выхватила коробку из шкафчика, вытащила блистерную упаковку. На серебристой бумаге значилось «Циталопрам». У меня волосы встали дыбом.

Что все это значит?

В замешательстве я бросилась к ноутбуку и забила в «Гугл» название препарата. Почему мама врала? Закрались ужасные подозрения. Может, она страдала какой-то неизлечимой болезнью, не говорила ничего и щадила меня? Может, она намеренно въехала в озеро? Вдруг она не хотела медленно чахнуть и стать для меня обузой?

Я пролистывала страницы. «Циталопрам» точно не назначался при гипотериозе. Но его не применяли и для лечения рака.

Это средство действовало, скорее, на психику. Его назначали при панических атаках, при фобиях и особенно при тяжелых расстройствах.

У меня это в голове не укладывалось. Я рассчитывала на все, что угодно, только не на такое.

Мама мне всегда казалась спокойным, уравновешенным человеком. Ее жизнь была абсолютно предсказуемой. Организованной и упорядоченной до скуки. Оказывается, я совершенно ее не знала. Я не имела ни малейшего представления, почему или чего так боялась моя мать.

Сижу на остатках матраца в камере, и серые стены надвигаются все ближе и ближе. Но нет, это обман, на самом деле это просто я уменьшаюсь, обрушиваюсь в себя, усыхаю, пока от меня не остается крошечка. Она состоит из сплошного страха. И я задаю себе вопрос: боялась бы я меньше, если б знала, что здесь происходит на самом деле?

Фонарик на полу рядом со мной и освещает часть пола. Так лучше, чем когда он светит на дверь и я вижу на ней надписи. Заставляю себя глубже вдыхать застоявшийся воздух.

«Со мной ничего не случится, – уверяю я себя. – Просто нужно оставаться спокойной. Здесь достаточно кислорода, свет у меня есть, хоть и неяркий. Меня будут искать. Конечно, меня будут искать и найдут».

Скоро. Совсем скоро. Если я до этого не сойду с ума и стены меня не раздавят. Лишь один не будет меня искать. Он знает, где я. Но кто он? Кто тихо подкрался и терпеливо ждал, пока я встану в проеме этого чулана, чтобы втолкнуть? Тот же, кто вчера обрушил на меня сверху обломки скалы? Или это были разные люди?

Убийцы твоей матери .

Внезапно я вспоминаю, что нахожусь в запрещенном северном крыле. Даже если они и станут меня искать, то, конечно, не здесь, верно? Я вскакиваю и колочу кулаками в дверь, но внезапно вижу перед собой маму. Она словно просит меня открыть дверь в квартиру. Она любила свою спальню, но не запертые двери.

Стоп! Что я за дура? Я совершенно забываю про люк, который ведет в бальный зал. Остальные должны быть еще там, наверху.

Я ищу отверстие, но оно высоко, я даже с вытянутыми руками не могу до него дотянуться. Но все равно, я просто ору, кричу как можно громче, бью в дверь, кричу, потом снова бью и снова кричу.

Я хочу выбраться отсюда прямо сейчас, сразу, немедленно!

По моим представлениям, я кричу целую вечность, пока наконец что-то происходит. Крышка открывается. Луч света падает в мою темницу, и я слышу взволнованный голос Филиппа где-то вверху:

– Эмма? Это ты там? Эмма?

– Да, – хриплю я и умоляю его вытащить меня отсюда.

Он убежал прежде, чем я успела объяснить, как меня найти. Слишком поздно я соображаю, что тот, кто втолкнул меня сюда, наверное, снова задвинул полки перед потайной дверью.

Сижу на корточках прямо за исцарапанной дверью в надежде, что услышу, если что-то будет происходить снаружи. Тогда я смогу колотить в дверь. К счастью, Филипп оставил крышку открытой, так что сюда попадает хоть немного свежего воздуха и еще солнечный свет. Он как раз освещает надписи на двери передо мной. Здесь так много разных фраз, большинство написано округлым детским почерком, со множеством ошибок. Кого же здесь запирали? Неужели детей? Меня начинает тошнить, когда я снова и снова читаю мольбы: «Смиластивится Господь над тобой», «голод», «я хочу выйти», «грешник», «сатана», «Мария помаги».

И тут мой взгляд останавливается, замирает на чем-то знакомом, на какой-то момент у меня чуть не подкашиваются ноги. Это «А» и «Б», нацарапанные на двери, буквы соединены поперечной чертой. Так всегда писала свои инициалы мама – «Агнесса Бергманн», – всю свою жизнь! Инициалы обрамлены кругом из десяти округлых дырочек, выцарапанных в дереве. Они как раз подходят по размеру моим кончикам пальцев. Помимо этого я еще вижу крест в центре. Я не могу точно сказать, связано ли все это или инициалы вписали в уже имеющийся рисунок. Но что, если нет? Это значит, что мою маму тут держали очень и очень долго.