Екатерина Широкова: Весенняя жатва

В лавине необъяснимых происшествий, захлестнувших Москву той ранней весной, беспристрастный наблюдатель не из числа родственников или знакомых вряд ли выделил бы цепочку случайностей, приведших двенадцатилетнюю Аню Горчакову на пустырь за Кунцевской усадьбой. Собственно, она и не должна была там находиться и по расчётам матери в это самое время уже ушла из музыкальной школы домой, чтобы вполне самостоятельно разогреть обед и благополучно отрапортовать о сделанных уроках. Задержка в час-два никого не удивила, ведь послушная и тихая девочка могла бы немного погулять во дворе, если домашних заданий было немного, так что мама не волновалась.

Полицейские, в тот злополучный день патрулирующие город и уже ошалевшие от потока нелепых обращений граждан, но ещё не догадывающиеся о масштабах будущих потрясений, беззлобно и вполне остроумно гадали, что же такое стряслось и почему именно в их смену, и не обратили ни малейшего внимания, как школьница в приметном ярко-голубом пальто нырнула в дыру в заборе, огораживающем стройку, уверенно прошла вдоль здания и скрылась в овраге.

Нашлись свидетели, будто бы видевшие похожую девочку в филёвском парке – то самое голубое пальто, вязанная шапка с ушками и тонкая, до прозрачности кожа на сосредоточенном недетском лице – потерянно бредущей мимо летнего кинотеатра к главному входу, а молодой и впечатлительный охранник даже вспомнил истошный детский крик и якобы вторящий ему собачий лай, хотя все местные жители в один голос уверяли, что никаких стай бродячих собак здесь отродясь не водилось.

Может быть, вот только Аня Горчакова, внимательно изучившая заколоченные окна усадьбы, облепленной кое-где строительными лесами, надумала попробовать залезть внутрь со стороны реки и лоб в лоб столкнулась со вполне реальной и серьёзно настроенной залётной стаей.

Если бы её кто тогда спросил, в чём дело, вряд ли услышал бы что-то вразумительное, но Аня знала твёрдо – если не поторопится, то будет катастрофически поздно. Кто-то маленький и беспомощный ворочался на холодном камне и отчаянно взывал о помощи. Аня слышала этот голос отчётливо, как если бы он звучал в её голове, так что завернула за угол и остановилась, разглядев стаю собак, лениво валяющихся под деревьями и встретивших её предупредительным рычанием.

И тут же распознала источник зова – он был рядом, скрывался за портиком, но непременно следовало пройти мимо этих животных, следящих за каждым её движением. Аня нерешительно сделала пару шагов и замерла, обдумывая дальнейшие действия. Собаки её не пугали, но идти прямо в центр стаи всё-таки было страшновато, так что она выбрала вариант осторожно обогнуть их и протиснуться по тропинке, протоптанной в талом снегу. Это была ошибка, потому что очень быстро оказалось, что Аня зажата в ловушку между ними и стеной, и страх нахлынул на неё, сжимая за горло и заставляя шарить руками по выступающим кирпичам в поисках спасения.

Вожак стаи, большой грязно-белый пёс с рыжеватыми подпалинами, грозно встал напротив и зарычал уже гораздо выразительнее, а Аня с ужасом поняла, что понятия не имеет, как ей теперь быть. Подумалось о папе и от том, как бы хорошо сейчас оказаться рядом с ним и совсем ничего не бояться, а потом она увидела, как вожак припал к земле и приготовился прыгнуть. Непонятно где зазвучал дикий, надорванный вопль, закладывающий уши, и Аня не сразу поняла, что это кричит она сама.

Пружина страха, закрученная в её маленьком теле, лопнула, и что-то большое и сильное вырвалось прочь, наконец-то освобождая себя.

Собаки вдруг заскулили и попятились, явно показывая, что без боя уступают неведомому противнику, а вожак совершил немыслимый кульбит в воздухе и отпрыгнул прочь на два метра, чтобы с позором припустить вниз к реке. Стая последовала его примеру.

Если бы кто-то попытался разобрать следы, к утру размытые дождём, он бы очень сильно удивился – девочка словно испарилась и никогда не вернулась обратно к бывшему фонтану и дороге, ведущей из парка.

Участковый Андрей Горчаков с самого утра разбирался с дурацкими звонками от населения и к обеду уже дошёл до состояния полнейшего недоумения и даже где-то потрясения. В чудеса и прочую потустороннюю чепуху он не верил в силу природного скептицизма, на Пасху яйца категорически не красил и вообще стороной обходил всякое такое, лежащее вне его собственных представлений о физике или химии, но сейчас всерьёз задумался, что кто-то очень упорный поставил сегодняшней целью переубедить его, обычного московского полицейского, в существовании реальной чертовщины.