Нацухико Кёгоку - Лето злых духов Убумэ

– Я размышляю над этим уже два часа, но ничего не подходит. Легко быть писателем: ты можешь надеть спортивную рубашку или банный халат и все равно выглядеть как настоящий романист. Но я – детектив. Ты не можешь себе представить, какой тяжкий труд – одеться так, чтобы люди могли понять это с первого взгляда.

Что за ужасный человек… Он, конечно же, был абсолютно серьезен. Какое бы напряжение я ни испытывал, ворвавшись к нему в комнату, все обратилось в дурацкую шутку.

– Но если б люди могли сразу понять, что ты – детектив, просто взглянув на тебя, то как бы ты смог вести свое расследование ? Мне это совершенно непонятно. Но если ты действительно хочешь выглядеть как настоящий детектив, то почему бы тебе не одеться как Шерлок Холмс? Раздобудь себе шляпу охотника за оленями и зажми в зубах курительную трубку…

– О, а это хорошая идея… – Энокидзу тотчас с серьезным видом принялся рыться в куче одежды в поисках шляпы охотника за оленями, но постепенно на его лицо вернулось хмурое выражение. – К сожалению, здесь нет ничего подходящего, – вздохнул он, даже не взглянув в моем направлении.

– Эно-сан, я понимаю, что ты очень занят, но есть кое-что, о чем мне нужно с тобой поговорить, и, хочешь ты этого или нет, я начну прямо сейчас.

Поскольку у меня не было выбора, я, все еще стоя посреди спальни, начал рассказывать все по порядку. Я бы куда-нибудь присел, но в комнате Энокидзу повсюду были разбросаны непонятные и неизвестно для чего нужные вещи, так что я боялся по невнимательности сесть на что-нибудь ценное.

В течение всего того времени, что я говорил, Энокидзу продолжал копаться в горе одежды, и на его лице попеременно появлялись то выражение полного изнеможения, то самозабвенной увлеченности. Лишь упоминание имени Фудзимаки заставило его бросить на меня краткий взгляд. Однако за исключением этого он ни разу не произнес даже обычных вежливых реплик для поддержания разговора, и к тому моменту, как я закончил, у меня было ощущение, что на меня совершенно не обращают внимания [64] У японцев принято вставлять в диалогах короткие фразы и слова, показывающие заинтересованность слушателя в том, что рассказывает его собеседник. Считается, что такие не несущие смысловой нагрузки реплики делают разговор более живым и непринужденным. Молчание же слушателя может быть расценено как незаинтересованность или невежливость. .

– Э… Эно-сан, ты не мог бы просто меня послушать, пожалуйста? Я знаю, что мы с тобой старые друзья и все такое, но я уже правда начинаю немного сердиться.

– Я разве тебя не слушаю? – сказал Энокидзу, наконец посмотрев на меня.

Правильное пропорциональное лицо. Огромные глаза темно-карего цвета. Кожа такая белая, что его едва ли можно принять за азиата. Волосы золотисто-каштанового оттенка, словно просвеченные солнечными лучами. Как будто он родился с меньшим количеством пигментов, чем все мы.

«Он похож на одну из этих европейских кукол из неглазурованного фарфора».

– Что у тебя с лицом, Сэки-кун? Если здесь кто и выглядит полным придурком, то это ты, – добавил он спустя мгновение. – Если б передо мной стояла миловидная девушка, мечтательно уставившаяся в пространство, я захотел бы с ней заговорить, но если возле моей кровати стоит заросший бородой мужчина с обезьяньим лицом и бессмысленно на меня таращится, то, скорее всего, я захочу врезать ему разок по физиономии.

Сжатый кулак Энокидзу, возникший у меня перед глазами, вернул меня к действительности. Я знал его многие годы, но его лицо, будто вылепленное искусным скульптором, до сих пор заставляло меня забыться в восхищении.

– Но ты совсем не слушаешь, что я тебе рассказываю.

– Не понимаю, каким образом это могло тебя так ошарашить.

– Я вовсе не ошарашен – просто удивился, когда ты так внезапно на меня обернулся.

«Почему я оправдываюсь?»

Отчего-то всякий раз, когда в разговоре с этим человеком возникал малейший признак разногласия, я обнаруживал, что начинаю делать все, чтобы сгладить противоречия. У меня была теория, что Энокидзу – и, если уж на то пошло, Кёгокудо тоже – обладал неким сверхъестественным обаянием, магическими чарами, к которым я был особенно восприимчив. Однако сами они об этом совершенно не подозревали, так что, с их точки зрения, я выглядел обыкновенным идиотом. В действительности, когда уходил из области действия этих чар, я сразу переставал быть идиотом и становился обыкновенным человеком, полноценным представителем общества. Но стоило мне вернуться, как все силы и способности так же внезапно оставляли меня, и я вновь обнаруживал, что нахожусь в затруднительном положении, вынужденный оправдываться за то, чего не совершал.