Ирина Дегтярева - Вызовите посла

– Не лично, как видишь, а наняли детектива. Почему бы и нет? Гипотетически такое возможно. Но это пока только версия, продиктованная поведением твоей Меркуловой, ее контактом с Мораном и тем фактом, что он наматывает круги вокруг персоны Петрова, да и вокруг журналистки, которая освещала недавно дело Кедрова, используя, очевидно, осведомленного человека, компетентный источник, – Плотников живо подвигал бровями, как делают мультяшные герои, намекая на что-то.

Когда Ермилов ушел звонить Богданову, Плотников подумал в очередной раз об удивительной способности его нового подчиненного притягивать к себе события и, более того, оказываться в их эпицентре. Из ситуаций, складывающихся заведомо не в пользу Ермилова, тот выходил не то чтобы победителем, но с результатом определенно положительным. При этом, как уже успел заметить Плотников, Олег ворчал, стонал, как все плохо складывается, и все-таки выбирал оптимальный алгоритм действий. Что это? Интуиция, выработанное за годы на следствии, и пришедшее с опытом чутье?..

Ермилов лукавил, когда с Плотниковым заговорил о законности применения группы захвата. Работая в прокуратуре, он нередко прибегал к помощи Славки Богданова – человека незаменимого для спасения жизни и профессионального реноме, когда требовалась провести силовое и не всегда легальное мероприятие.

Вадим Григорьев, сосед по кабинету, с интересом слушал, как Олег договаривается с Богдановым по телефону. Он даже подпер ладонью пухлую щеку и флегматично взирал на полковника карими, крупными, с паволокой глазами. Прядь черных густых волос беспрестанно сползала ему на лоб, он пятерней приглаживал ее. Майор Григорьев был моложе Олега, но на той же должности старшего инспектора, на которую перевелся в отдел ДВКР Ермилов, но которую еще не получил.

Вадим – единственный из отдела не приставал к Ермилову с подколками о прокурорском прошлом. Флегматичный и занятный – и внешне, и по характеру, он воспринял «подселенца» доброжелательно. Помог переставить Олегу стол к окну, сам оставался сидеть в закутке у двери, поближе к могучему вишневого цвета сейфу.

Перед тем как открыть этот железный шкаф, Вадим всегда хлопал его по крышке и пророчил: «Продавит он когда-нибудь пол. Смотри, как паркет под ним просел. Сколько уговаривал начальство поставить сюда что-нибудь посовременнее, так меня игнорируют. А зря. Провалимся мы в тартарары, как пить дать. Сядем комендатуре на шею, если прямиком в подвал не улетим».

Григорьев не был полным, но плотным и круглолицым, напоминал херувима из дореволюционной детской книжки, которая хранилась у Ермилова дома. Такой же румяный и с пухлыми губами. Единственное отличие заключалось в том, что херувиму в книге один из сыновей Ермилова, Петька, пририсовал усы, за что получил от бережливого Олега трепку. Впервые увидев Вадима, Олег не мог сдержать улыбку, но Григорьев, видно, привык, что его не воспринимают всерьез. Он страдал заниженной самооценкой. Ермилов это понял через неделю их общения и посмеялся про себя: «Хорошая компания подобралась – один не верит в себя, а другой занимается самоедством».

Именно с ним Ермилову и предстояло тесно работать, не зная, как сложится в конечном итоге дело с Меркуловой и что делать с предателем разлива 1983 года. То «винцо» уж если не прокисло, то отдавало горечью и содержало какую-то тайну.

Григорьев по взволнованному виду соседа по кабинету заключил, что происходит нечто неординарное и спросил:

– Что, назначение пришло? – Его распирало любопытство. Но о большем он спросить не решился. Расспрашивать тут непринято.

– Слыхал про Петрова? Александра Петрова, старлея?

– Который предатель? – круглое лицо Вадима, наверное, выражало оживление, хотя любой бы, кто увидел его в этот момент, решил бы, что Григорьев спит с открытыми глазами. – Ну если мне память не изменяет, речь идет о начале восьмидесятых?

– Она тебе не изменяет. Главное, чтобы теперь тебе не изменило самообладание, потому что нам предстоит заняться этим Петровым вплотную.

– Так-так-так, – сказал Вадим индифферентно и открыл сейф с привычной мантрой: «Продавит он когда-нибудь пол». И вдруг выдал: – А ведь он жив еще, Петров этот. Сел молодым, – он потер лоб, вспоминая. – Вышел в начале девяностых. Отсидел полный срок – десятку. И кажется, первые три года его содержали в тюрьме.

– Как? – Ермилов собрался бежать к Плотникову, доложить о готовности Богданова, но остановился в дверях, услышав от Вадима наконец нечто внятное. – Из десяти три года тюрьмы? Это сурово. Чем, интересно, был такой приговор обусловлен?