Анна Коэн - Пирог с крапивой и золой

Пан Бусинка живет в коробке из-под печенья. Да-да, с котами на крышке!

Пан Бусинка умеет сидеть у меня на плече! Когда он ест сыр, его усы шевелятся мелко-мелко, как крошечные кисточки. Он держит кусочек передними лапками, как ребенок. Так смешно! Магда, чтобы не хохотать в голос, зажимает рот руками.

Хотела бы я, чтобы другие девочки тоже полюбили пана Бусинку. Он бы им понравился.

Сегодня Магда надолго пропала после обеда. Вечером была какая-то странная. Мне кажется, у нее появился еще один секрет, только уже от меня.

Какая я эгоистка.

Долгое лето, полное игр, сонного безделья в кружевной тени и домашних нежностей несколько смягчили девочек. Лютая ненависть, которой терзали Касю весной и до самых годовых экзаменов, сменилась полным отчуждением. Не сказать, чтобы от этого ей стало легче. Если хорошо присмотреться, при-слу-шать-ся , можно было найти ее плачущей. Раньше ее хотя бы замечали, а теперь она превратилась в невидимку, теплокровного призрака в коричневой униформе. Как это, должно быть, ранит, когда вы девочка тринадцати лет.

Но, справедливости ради, ее одиночество перестало быть абсолютным уже к концу сентября. Магда, при всей ее заносчивости золотого ребенка, обладала сострадательной душой – она не могла оставаться безучастной, наблюдая чужую боль. Дети не задумываются о лицемерии или масках. Подстраиваясь под обстоятельства, они с легкостью кромсают свою жизнь на сочные ломти, различные между собой до изумления. Так же поступила и Магда: когда закрывались двери дортуара, она становилась иной для Каси.

Это могло продолжаться долго, но не бесконечно. Так оно и случилось.

Из всех учениц второго года Марии сложнее всех было вливаться в размеренную жизнь пансиона Блаженной Иоанны. За лето она загорела до самых колен, потому что носила теннисную юбку-шорты, носилась по полям со старшими братьями и их друзьями, гостившими в их доме целый месяц, купалась в пруду (об этом она говорила, сдавленно хихикая и прикрывая рот обеими ладонями). Ее волосы выгорели до прозрачности, а на тонком носу и щеках гречневой шелухой рассыпались веснушки. Словом, она совершенно одичала.

Наставницы, не сговариваясь, продлевали и продлевали срок ношения таблички «Сдержанность», пока Мария не погасла. Но когда прошел период бесконечного щенячьего возбуждения, ее накрыло ностальгией.

То и дело отвлекаясь от подготовки домашнего задания, она откидывалась на спинку стула и вздыхала. Потом принималась вспоминать, как делала домашний лимонад, а тут только чай по расписанию. Как возилась с щенками и жеребятами, любимцами ее отца, страстного охотника, а здесь только пугливая вечно беременная кошка, живущая между кухней и котельной. И ни одного котенка.

Но больше всего Мария тосковала по книгам из дома: Жюль Верн, Бронте и даже Брэм Стокер, которого маменька строго-настрого запретила открывать, но Мария все равно читала, спрятав его в домике на дереве. На ночь том «Дракулы» предусмотрительно придавливался Библией, которая могла остановить нашествие вампиров.

Остальные девочки терпеливо слушали ее излияния и сбивчивые пересказы.

Как правило, они завершались восклицанием:

– У нас таких книг днем с огнем не найти! И привезти нельзя.

После чего Мария, вконец расстроенная и опустошенная серостью окружения, возвращалась к уравнениям с непостижимыми иксами.

Пока ее, наконец, не осенило: пансион, в котором она жила с четырьмя самыми замечательными подругами на свете – Каська не в счет, – был старым и таинственным, стоило только протянуть руку, коснуться резных луковиц, венчавших перила, или выйти на продуваемую всеми ветрами террасу, закутав плечи в платок, и можно было оказаться в поместье Рочестеров. Ну, или, на худой конец, в Ловудской школе.

А ночью, когда луна накидывала серебристую вуаль на лес вокруг, а голые ветви кленов тянулись к окнам, как чудовищные лапы, легче легкого было представить себя в замке таинственного графа-затворника. Не оборачивайся! Он ящерицей ползет между окон в поисках новой жертвы…

– Она смотрела в будущее со смирением, покоряясь своей необычайно трагической судьбе, – шептала Мария, пока никто не слышал.

Иногда девочка притворялась, будто уже попала в книгу, и говорила о себе в третьем лице, как мог бы сказать только автор.