Марк Рабинович - Пятый

– Первый, конечно! – ехидно заметил Четвертый – Вперед, командир.

– Ну, что ж – спокойно сказал Первый – Это справедливо. Тем более, что есть одна история, которую я хотел бы рассказать, да вот все случая не было. Самому себе не расскажешь, а рассказать-то так хочется порой.

– Воистину, счастливый случай – съехидничал Второй.

– Возможно. Как мне кажется, мы еще живы. Это ли не удача? – Первый был невозмутим – Так я начну?

Паузу никто не прервал и Первый начал:

– Случилось это много лет назад. Наверное великое множество историй начиналось с именно этой фразы. Но, ничего не поделаешь, штамп на то и штамп, что он снова и снова честно отрабатывает свое. Итак, это случилось давно и в другой стране, которой больше нет. Я был тогда молод, но уже имел на плечах офицерские погоны и очень этим гордился. А еще я, наверное, был горд тем, что держал в своих руках судьбы других. Сразу оговорюсь: я до сих пор в армии и на моих погонах прибавилось звездочек, но цвет этих погон я давно уже сменил. Нет, я не дезертировал в армию противника, отнюдь…

Именно после этой истории он сменил цвет погон с мотопехотного на инженерный. Учеба тоже далась нелегко, но сложнее всего было получить направление в инженерное училище. Командование не собиралось без боя лишаться опытного командира и ему пришлось запастись справкой от армейского психолога, но, пожалуй, и это не помогло бы. Помогла угроза уйти в отставку и где-то там наверху нашелся неглупый армейский чиновник, отважившийся на разумный компромисс и решивший сохранить для армии опытного офицера, пусть даже и не в гарнизоне, а в академии. Для него же вопрос о роде службы уже не стоял: ни минуты более он не был готов отвечать за судьбы других. А тогда, когда еще ничего не произошло, он наоборот, ощущал себя властителем человеческих душ. Этими душами были 110 бойцов его роты, как молодых необученных, так и многоопытных "дедушек", разбавленных тремя юными, только что из училища, лейтенантами-взводными. Себя же, прошедшего через короткую, но очень кровавую локальную войну, он считал старым воякой.

До поры до времени дела во вверенной ему части шли не хуже (а, как ему казалось, даже и лучше), чем в других, таких же обычных мотострелковых ротах. Этому способствовали не только знания, полученные в училище, но и кое-какой накопленный им опыт разумного и в меру циничного командира. И действительно, если фактически делами взвода управляют не молодые, только после курсов, сержанты, а многоопытный "дедсовет", то проблем не возникает и все довольны. Ну, или почти все. А молодые "духи" на то и молодые, чтобы вытерпеть свое и дождаться производства в "деды". Ни один достаточно опытный командир не посягнет на эту, десятилетиями выверенную иерархию. Впрочем, большинство из них постигает азы неуставных отношений еще в офицерском училище. Очень важно не переборщить, чтобы разумное и мудрое не переросло в "беспредел". Тут главное – вовремя заметить перекос и устранить его до того, как нарыв назреет и "молодым" начнутся сниться лица "дедов" в перекрестии прицела. Все это объяснял армейский психолог на последнем курсе в училище, а потом еще не раз рассказывали более опытные офицеры-сослуживцы. Но тот психолог очень осторожно оперировал эвфемизмами, старательно сглаживая острые углы, а сослуживцы почему-то говорили шепотом. Наверное именно поэтому он слишком поздно заметил как обычная дедовщина переросла в травлю.

Законы стаи суровы. Во главе ее стоят немногочисленные альфа-самцы, а все остальные – стадо. Сильному достаются лучшие куски и самки, слабый подбирает то, что останется, а совсем слабый умирает. Но над ним никто не издевается, ведь звери не жестоки. Совсем иначе с людьми. Порой что-то случается с нашим генофондом и рождается моральный урод, для которого наслаждением служат страдания другого. Даже если этот урод слаб, то все равно это достаточно плохо, ведь он может схватиться за бритву или за бейсбольную биту. К счастью, страх перед наказанием останавливает его в большинстве случаев и такой латентный садист не слишком опасен, лишь бы только болезнь не перешла в активную фазу. Много хуже если он обладает властью. Вот тогда горе слабым, особенно тем из них, кому не повезло вызвать антипатию садиста. И совсем плохо, если такой мерзавец заправляет "дедами". Тогда дело может закончиться самоубийством жертвы или еще хуже.

Именно эти, пока еще не слишком заметные тенденции, он начал замечать в своей роте. Молодых били всегда, но раньше это не выходило за рамки ритуальной порки, задача которой соблюсти традиции, а вовсе не причинить боль. Теперь же все чаще и чаще ему начали попадаться на плацу затравленные, серые от безнадежности лица первогодков. Надо было срочно что-то предпринимать, но он оттягивал непопулярное решение, колебался слишком долго, пока не понял истинную причину своей нерешительности. Он просто-напросто боялся, боялся этих самодовольных рож с расплывшимся по наглой морде выражением вседозволенности. Тогда он был еще слишком молод и не знал как страшна посредственность, дорвавшаяся до власти, будь это власть во взводе или в масштабах целой страны, Он не знал этого, но чувствовал опасность неведомыми ему самому рецепторами где-то там, за пределами познаваемого. Чувство это было совершенно иррациональное, но, оттого, не менее сильное. Поэтому, осознание своего страха разозлило его и побудило к действию. Но действовать следовало осторожно, посоветовавшись с командованием и даже, возможно, переложив на него ответственность. Главное – не торопиться, не рубить с плеча, ведь время еще есть, думал он, не подозревая, что времени у него не осталось.