Виолетта Векша - Страшная сказка

Горя жгучим желанием всё изменить, я бы всё в ту минуту отдала, чтобы сестра никуда не уезжала. И как вы думаете я поступила? Как самая последняя трусиха, конечно. Я поднялась с мокрого песка, отряхнула юбку и медленно, словно идущий на поправку тяжело больной, поплелась домой. Что я могла сделать?

Сейчас эти мысли не дают мне покоя, и я всё гадаю: а что, если бы Миа тогда не уехала, что, если бы я уговорила ее остаться в Лаундервиле, может, тогда не произошло бы всего этого? Какой вообще была бы моя жизнь, если бы я заставила остаться сестру дома? Этого я уже никогда не узнаю. Через несколько дней Миа умчалась в Крослин, спустя два года я познакомилась с Марком, а дальше в памяти остались какие-то разрозненные, вращающиеся в беспорядочном хаосе обрывки: слишком много там было смертей, сомнений и боли.

Когда я пришла домой, то увидела отца, сидящем за кухонным столом. Его мешки под глазами перекрывали искристую зелень его глаз, и, возможно, возможно, мне только показалось, но выглядел он старше, чем утром вчерашнего дня.

Ни слова не говоря, я поднялась по лестнице наверх, отворила дверь и зашла в комнату. Я ожидала увидеть свору одежды и мамины причитания на фоне суеты – неизбежной спутницы всех сборов, – а вместо этого меня встретила всё та же пустая комната.

Раздраженно застонав, я рухнула на кровать, и пока солнце спускалось всё ниже, а мой голодный желудок рычал не хуже злого изголодавшегося зверя, у меня из головы никак не шло выражение лица Мии, когда мать произносила слово «Крослин»: оно сияло, будто ослепленное всем золотом солнца и всем серебром звезд, когда-либо горевших на этом свете. Эти мысли не отпускали меня, я думала об этом и тогда, когда хлопнула входная дверь, в дом влетели веселые голоса и шаги Мии, приближаясь, стали всё звонче стучать по ступеням.

В комнату ввалилась сестра – раскрасневшаяся, запыхавшаяся, в обеих руках зажаты натянутые до предела пакеты.

– Привет, – она посмотрела на меня, и энтузиазма в ее лице немного поубавилось.

Девочка бросила сумки на кровать и, не глядя на них, подошла ко мне.

– Соф, прошу, не обижайся на меня, – она присела рядом и впилась мне в лицо своими большими светлыми глазами.

Еще одна попытка, дорогая?

Э-э, нет, не смотри на меня своими расширившимися озерцами, я все равно с тобой не заговорю.

– Я понимаю, всё произошло так быстро, я сама еще не до конца свыклась…

– Всё нормально.

Резкий, слишком быстрый ответ слетел с моих губ минуя аналитический аппарат. Словно загодя прокрученные, обсмакованные со всех сторон слова только и ждали этого обеспокоенного вида, этих приподнятых, умоляюще-просящих изгибов бровей. Ждали этих чертовых крупинок, собирающихся у краев нижних век.

Строя засаду и выжидая время, чтобы в один момент выпустить ложь на волю.

Никогда в жизни мне не приходилось прилагать таких усилий, чтобы выдавить из себя жалкое подобие улыбки.

– Правда? – брови Миа взлетели, зрачки ее расширились, а рот в неверии полуоткрылся. Похоже, она не могла поверить, что я так быстро отойду.

Боже, какая ты еще глупая.

– Ну конечно. Крослин – это такие возможности, такие перспективы… – как попугай, повторила я слова матери. Несмотря на душивший горло въедливый ком, я очень старалась, чтобы мой голос звучал как можно искренней.

– Ох, Соф…

Клюнула. Поверила, блин.

Тело её обмякло, словно с плеч девочки в одночасье убрали тяжеленный груз, и она неуверенно рассмеялась.

– Хорошо, что мы поговорили, – она облегченно улыбнулась. – Я не хотела уезжать не помирившись.

Уезжать… Ну зачем она это сказала?

Миа наклонилась ко мне и обняла меня так крепко, как может обнять только девятилетняя девочка. Душа меня своим легким цветочным запахом, медленно убивая во мне что-то, что без нее, Мии, давно бы сдохло.

Кто-то, не помню кто, сказал: «Бойтесь объятий, они скрывают истинное лицо». Боюсь, у меня в ту минуту было такое выражение лица, что увидь его, Миа бы уже не с таким воодушевлением рассказывала бы мне о своих планах и надеждах на крослинскую среднюю школу.

Следующие дни я помню смутно. Всё смешалось, потонуло в какофонии сборов, свежевыстиранных рубашек и слоенных пирожков, испеченных матерью в день перед отъездом сестры.

– Ты будешь скучать по мне? – спросила Миа, когда мы лежали на моей кровати. Ножка сестры слегка подрагивала, отбивая известный только ей ритм, правая рука рассеянно поглаживала левую руку.