Андрей Щупов - Ящер

– А я тут, моя лапонька. Тружусь на поприще и на ниве, отдаю родине долг, дань и честь.

– Насчет последнего не сомневаюсь!

– Поосторожней на поворотах, киса! Сначала докажи, потом наезжай.

– А тут и доказывать нечего. Дома ведешь себя, как чужой, женушкой не интересуешься. Какие еще выводы я могут делать?

– Может, я устаю? Не допускаешь? Может, я с ног валюсь, когда возвращаюсь домой? В две смены оно, сама знаешь, непросто вкалывать. Или ты считаешь меня двужильным?

– А запах духов? А помада?

– Какая еще помада?

– У тебя на правой брови был в прошлый вечер отпечаток. Губки с щечками ты, конечно, после них вытираешь, но вот бровки, видимо, забываешь причесывать.

Я поморщился. Да и что тут скажешь! Взяла, что называется, с поличным. Потому как бровки я действительно не причесываю.

– Ну?.. Что молчишь? Совесть гложет?

– Послушай! – я взъярился. – Чего тебе не достает? Квартира – три сотни квадратов, пара дач, сад, каждое лето – санатории на Средиземноморье!

– Ты думаешь, мне этого достаточно?

– Опять все о том же?

– Я хочу, чтобы у нас были дети!

– Это подле пьющей-то маменьки? Ну уж дудки!

– Послушай, Ящер, не смей говорить со мной подобным тоном! Не смей, слышишь! Я… Я тебя официально предупреждаю: если все будет продолжаться таким же образом, я тебе изменю!

– С кем, интересно, официальная ты моя?

– С твоими же охранниками! Думаешь, не получится?

– Отчего же, – я выдержал паузу, чтобы не взорваться. – Только учти, им ведь потом плохо будет. Очень и очень плохо. Да и к тебе я тогда не притронусь, усекла?

– Послушай меня, Ящер!..

– Все, прием окончен. Целую, дорогая! – я с размаху швырнул радиотелефон в мраморную стену. Брызнули какие-то деталюшки, отросток пружинной антенны весело запрыгал подле ног. Жаль, утащили восвояси Хромого. Сейчас бы я нашел что ему сказать!

До крови прокусив губу, я сорвал с себя халат и двинул в парную. Главное – поменьше думать о том, что неприятно. Только за дверью, когда жаркий аркан Фиминых рук обвил шею, я вдруг сообразил, что жена тоже назвала меня Ящером! Не Павлом, не Павлушей, а Ящером, как все окружающие! Кажется, это случилось впервые, и я даже забыл на секунду, где нахожусь и что делаю. Испуганно пискнула Фима. Я чересчур сильно сдавил ей спину.

– Прости, – я ослабил хватку. Открытие следовало переварить, а подобное враз не происходит.

– Что-нибудь не так, милый?

Я растянул губы, изображая улыбку. Получилось несколько фальшиво.

– Все путем, Фимочка! Железнодорожно-асфальтовым…

Воспоминание костью стояло поперек горла, но я шевельнул кадыком и проглотил его. Как горькую таблетку аспирина. И на пару секунд нахлынула тьма – промозглая, липкая, до жути знакомая. И хлопало в этой тьме что-то тяжелое по земле, и трепыхалось в горле проглоченное. Острые шипы, темная чешуя – что это? Хвост дракона из сновидений?.. Черт подери! Но ощущения! Какие отчетливые ощущения! Словно все это было наяву и вчера…

Когда-то собственную жизнь я вынужден был расписывать по минутам. Настолько поджимало со всех сторон. Те исчерканные красными чернилами календарные листки до сих пор приходят в кошмарных снах.

«..12—00 собеседование с козлами-бухгалтерами, 12—30 подарки налоговым комиссарам, 13—00 цветы и торт первой фифочке мэра, парфюмерию – второй, 15—30 стрелка с казанцами…»

И так далее, и тому подобное. Я был почти богат, я был почти всемогущ, но я совершенно не принадлежал самому себе. Мое время выпивала работа, она же закусывала моим здоровьем, а пучки нервов, словно перышки лука, макала в кровавое желе моего мозга. С тех пор многое изменилось, и беспощадную полосу препятствий я умудрился преодолеть. Это оказалось чертовски нелегко – склепать корабль, который шел бы своим ходом, не зарываясь ежеминутно носом в волны, не заваливаясь на борт. Однако в конце концов что-то остойчивое и водоплавающее у меня все же слепилось. Разумеется, конструкция трещала по швам и рыскала по курсу, однако, подчиняясь румпелю, сноровисто, капризно, но она двигалась в нужном направлении. Из согбенного и напряженного жокея я превратился в ленивого кучера, время от времени подергивающего вожжи. Пара банков и дюжина фирм делали свое дело, исправно пополняя казну Ящера. Приносила барыш и черная торговля, частники платили дань, высоколобые бухгалтеры вели двойную и тройную документацию, отмазывая конторы от налогового маразма, майоры и полковники в силовых ведомствах получали от моих парней премиальные, кладя под сукно неприятные бумажки, приструнивая особо ретивых выпускников юридического. Все, что от меня требовалось, сводилось к сущей мелочи: в критические моменты подавать голос и наводить шорох среди вольнодумцев. Судя по всему, с этим я тоже выучился справляться блестяще. Империя Ящера ширилась и процветала, шесть замов вовсю наушничали друг на дружку, голодными крысоедами хавали зазевавшихся коллег. Кто-то рос, кто-то буксовал, кого-то выпинывали из конторы, кого-то выносили вперед ногами. Такая уж у нас наблюдалась жизнь. Вождю нации было все до фонаря, до фени и по барабану, страну прибирали к рукам джигиты с юга и востока. Особо тщеславные, не прошедшие в свое время по конкурсу во ВГИК, выныривали на телеэкранах с депутатской эмалью на груди. Иные шли дальше, становясь советниками первых лиц страны, отчего последняя все более кренилась, угрожая хрустнуть первозданным позвоночником и подобно «Титанику» малым ходом отправиться в царство Тартара. Глядя на весь этот балабонящий с высоких трибун кодлан, хотелось либо катить из страны куда глаза глядят, либо стрелять и стрелять. Из «Гюрзы», из «Иглы», из всемирно признанного «Калашникова», из чего угодно! И плевать было – в кого. От мишеней рябило в глазах, зудящие пальцы приходилось стискивать в кулаки. И фокусы с сигаретками проделывались легче легкого. Злость питала загадочную силу, и, запираясь в кабинете, я гонял по столу бумажные шарики, заставлял враскачку шагать спичечные коробки. Но это мало развлекало. Швейная машинка времени с монотонностью прошивала строку, дни вытягивались в серенький пунктир. От скуки порой начинало выворачивать наизнанку. Потому что отчетливо понимал: карьера – такой же обман, как все остальное, и этажом выше последует то же самое. Снова придется кого-то топить, кого-то улещивать, кому-то тонко намекать, а кого-то брать грубовато на калган, стряхивая с пути, как стряхивают с плеча докучливую мошку. И нового, увы, не получится. Не забрезжут розовые горизонты, стройные женщины не станут любить слаще, а число врагов наверняка удвоится и утроится. И тем же разбитым корытом будут маячить перед глазами опухшие рожи замов, будут улыбаться и щебетать девочки из кордебалета, и никуда не деться от собственной зубастой армии, готовой порвать глотку любому по одному твоему слову. И главный вопрос – зачем и на хрена – с повестки дня никто не снимет. Ни я сам, ни кто другой.