Лин Йоварт - Молчаливая слушательница

Lin Yeowart

THE SILENT LISTENER

Copyright © Lyn Yeowart 2021. This edition published by arrangement with Jacinta di Mase Management and Synopsis Literary Agency

© Lyn Yeowart 2021. This edition published by arrangement with Jacinta di Mase Management and Synopsis Literary Agency

© Борисова Т., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

1983 год

Едва он умирает, комната взрывается жизнью.

Я вскакиваю, открываю ящики, выкидываю оттуда трусы, майки, носки с уродливыми протертостями на пальцах.

Наверное, чересчур спешу, ну и ладно… Плевать.

Почему я не занялась этим раньше, зачем ждала до конца?

Где же?.. Не могу найти.

Вот бы позвонить Марку (хотя, конечно, нельзя) и крикнуть:

– Он умер! Умер! Ты знаешь, где искать?

Марк ответил бы:

– На гвозде.

– На гвозде? – переспросила бы я. – Каком гвозде?

– В шкафу.

Распахиваю единственную дверцу шкафа и смотрю на висящую внутри одежду. Тринадцать комплектов – он развешивал их с маниакальной тщательностью и надевал столько раз, что вещи приобрели очертания фигуры. Тринадцать обликов моего отца.

Достаю их один за другим, швыряю на пол.

Папа – церковный старейшина, дольше всех пробывший на этом посту.

Папа в огороде.

Папа производит нужное впечатление на банкира.

Папа играет в шары.

Папа рыбачит.

Папа чинит забор.

Папа убивает очередную Рут. Я останавливаюсь. Множество кур за множество лет, каждую звали Рут, каждую он обезглавливал на колоде для рубки дров. Бросаю «папу, убивающего очередную Рут» под ноги и продолжаю.

Папа молится с мистером и миссис Боскомб о пропавшей Венди. Бедная Венди Боскомб. Рут верно говорила, что ни Венди, ни ее куклу так и не найдут.

Папа играет в музыкальной группе.

Папа на заседании общественного комитета.

Папа на уроках Библии.

Папа доит коров.

Папа – судья в матче по австралийскому футболу. Белые брюки, белая рубашка, длинный белый пиджак. Современный ангел. На самой дальней вешалке.

Ныряю рукой в темноту – ладонь натыкается на что-то острое. Заглядываю внутрь. Вот он. Одинокий гвоздь, вбитый в деревянную стенку. На гвозде висит ремень.

Один ремень. И десять тысяч багровых криков.

Я вижу, как отец отодвигает свои наряды-личины, достает ремень, не слыша прошлых криков. Позже вешает его на место – бережно, с маниакальной аккуратностью. Не слыша криков новых.

Снимаю ремень с гвоздя, держу в руке.

Простой фермерский ремень. Минутку – хочу уточнить. Не ремень простого фермера, а простой ремень, который принадлежит фермеру. Поправка: принадлежал. Прошедшее время, восхитительное на вкус.

Ремень изготовлен из гладкой черной кожи, имеет серебристую пряжку с серебристым язычком.

Так его описали бы, скажем, на судебном разбирательстве по уголовному делу. Но это дало бы представление лишь о внешнем виде. Адвокату правильнее было бы сказать, подчеркивая определенные слова, делая красноречивые паузы и жестикулируя:

– Да, господа присяжные, обыкновенный, простой фермерский ремень. Я же, с вашего позволения, поведаю о том, чего вы при взгляде на этот предмет не увидите. Перед вами ремень длиной в тридцать пять лет и шириной в двоих детей. Из каждой его поры сочится кровь. Детская кровь. Проведите по нему пальцами – и ощутите не кожу, а боль. Поднесите к носу – и вдохните запах не кожи, а страха. Сложите пополам – и услышьте не скрип кожи, а крики детей.

Люди на галерке ахнули бы, присяжные в ужасе закачали бы головами.

Дойди дело до суда.

Ремень впервые у меня в руках. Я, конечно, видела его раньше. Слышала сотни раз… когда он рассекал надо мной воздух. Ощущала – ровно столько же раз. Но теперь ремень держу я , а на кровати лежит отец, тихий и испуганный.

Он ведь испуган? Пришел его час.

Подношу ремень к лицу. Адвокат прав. Запах страха жжет ноздри.

Иду к кровати. Лицо у отца желтовато-серое.

Я разглядываю вещи на древней прикроватной тумбочке: пустые пузырьки из-под таблеток; тонкое синее полотенце для лица, испачканное слизью и кровью; детская чашка-непроливайка, которую он под конец не мог даже поднести к губам; бутылочка «Пассионы» с остатками желтой безалкогольной шипучки: отец очень ее просил, потому что она напоминала ему о Рождестве и лете, а еще потому, что во рту у него было противно – сухо и липко.