Ши Эрншоу - Мрачные сказки

Я делаю шаг вперед, к крутому оврагу кювета; скрип деревьев, прогибающихся под порывами ветра над ледяной поверхностью дороги, напоминает мне: я все еще стою у опушки зимнего леса. Воспоминания о Мэгги мерцают и блекнут, но проходит несколько секунд, и я снова вижу ее, точнее, ее послеобраз. Обойдя амбар, Мэгги углубляется в лес по едва заметной, узкой и изрытой колдобинами подъездной дороге. Такую дорогу легко не заметить, если не искать специально, если ничего о ней не знать. Но Мэгги Сент-Джеймс идет по ней уверенно, целенаправленно. Она знала, куда шла!

Я возвращаюсь к своему пикапу, залезаю в салон; тающий снег быстро окропляет каплями резиновый коврик под ногами. Фыркнув, стартер проворачивает коленчатый вал, мотор заводится, и я выруливаю с обочины на шоссе, а с него на заснеженную подъездную дорогу. Шлагбаум, блокировавший путь, когда здесь проезжала Мэгги, теперь приоткрыт и клюет носом, зарывшись в сугроб. Машина едва проскальзывает в брешь – зеркало с пассажирской стороны царапает по металлическому столбу, но тот, заиндевев, не отклоняется в сторону. Колеса вязнут в колее, скрытой под снегом, но пикап настырно движется вперед. Дорога огибает красный амбар, петляет среди деревьев и выводит меня на большую поляну, не заметную от шоссе. Передо мной дом, вернее, то, что от него осталось. Лишь печная труба тянется к тяжелому ночному небу – одинокая веха того, что находилось здесь прежде.

Припарковавшись, я вылезаю из пикапа и направляюсь по снегу к трубе, блестящей под светом передних фар. Прикладываю к кирпичу руку. Труба на ощупь холодная, но перед глазами мелькает вибрирующая картинка с качелями; маленькая девочка в резиновых серо-зеленых сапожках усердно вытягивает ноги при движении вперед и так же старательно поджимает их при возвращении качелей назад; она взлетает все выше и выше, а теплый летний ветерок игриво треплет ее волосы. Следом вспыхивает другое воспоминание – вопли и плач; какая-то женщина кричит и стонет в спальне на втором этаже, а по ее горящим красным щекам потоками струятся слезы. Эта женщина умерла при родах, оставив дочь без матери. Новые образы проносятся, как быстрое слайд-шоу. Десятки лет умещаются в пару секунд: мужчина, машущий кому-то с крыльца на прощание; его руки натружены и дрожат… Занавеска, развевающаяся на окне, в котором тихо плачущая девчушка пишет за обеденным столом письмо… Мальчик с золотисто-каштановыми волосами и глубоко посаженными глазами, прыгающий с крыши и ломающий при приземлении руку в локте; после этого он уже не мог ни написать свое имя, ни согнуть руку без жуткой боли…

Несколько семейств обитали в этом доме, несколько жизней протекли в его стенах. Тик-ток, тик-ток, тик-ток… А потом все закончилось, дома не стало… Я отдергиваю руку от кирпича. Не хочу терять фокус. К чему отслеживать все эти образы и узнавать подробности их жизней? Мне важен только один: образ Мэгги. Отвожу глаза от крошащейся трубы, вглядываюсь в деревья за домом. Мэгги тут не останавливалась; она не столкнулась – как героиня одной из ее историй – со злодеем, вынырнувшим из темноты и отнявшим у нее жизнь. И она не лежит – тихая и неподвижная – под обломками кирпичей и ошметками сажи, усеявшими почву вокруг трубы.

Мэгги пошла дальше. Она скользила между деревьями, углубляясь все больше и больше в лес. При иных обстоятельствах я бы в этот момент позвонил родным Мэгги (как делал обычно). Сообщил бы им о возможной зацепке. Мэгги не заходила к Александерам, как предполагала полиция. Она приехала сюда намеренно – к этому старому амбару, к этому сгоревшему дотла дому в горах Три-Риверса в Северной Калифорнии. Это во-первых. А во-вторых, она взяла с собой рюкзак и провиант, заперла свою машину и пошла с в лес. Мэгги знала, куда направлялась, – у нее был план.

В местную полицию я звоню редко; как правило, предоставляю это сделать нанявшим меня родственникам пропавшего человека – пусть сами убеждают копов, что им необходимо ко мне прислушаться, выехать посреди ночи из теплого дома или полицейского участка и последовать за мной в темный, почти непроглядный лес. Я лично звоню в полицию лишь в одном случае – если нахожу весомую улику. Не хочу оставлять отпечатков. И не желаю давать кому-то повод подозревать меня в том, что я нашел эту улику только потому, что сам когда-то «наследил». «Держи руки чистыми», – наказал мне несколько лет назад Бен. С той поры я следую его заповеди.

А сейчас я вообще никому не звоню – ни родителям Мэгги, ни полицейским. Потому что уже несколько часов мой мобильник не ловит сигнал – с того момента, как я съехал с автострады 86. И ни одной веской улики мне пока обнаружить не удалось. Ни брошенного в выгоревшем доме сапога 7-го размера (как у Мэгги). Ни клока волос, вырванного из ее бледно-белого черепа. Никаких материальных подтверждений того, что Мэгги здесь проходила! Я «считываю» только память места и предметов о ней – о молодой женщине, зашедшей в лес и не вышедшей из него. Но доказательств у меня пока нет.