Адель Паркс - Двое

Да и что бы я сказала? Эти так и не случившиеся звонки были бы испещрены долгим молчанием, неловкими паузами, недопониманиями. Обвинениями. Нам всегда было сложно разговаривать друг с другом, даже в лучшие времена. Когда бы это ни было.

Я не особо люблю делиться чувствами. Я не хочу рассказывать коллегам свои новости. Я знаю, они засуетятся. Доброта заставит их отправить меня домой, но я не хочу этого. И не хочу их сочувствия, когда я не уверена, что его заслуживаю. Я часто говорила, что ненавижу своего отца – ему в лицо, моей матери, своим парням, лежа в постели с простынями, запятнанными сексом. Я не ненавидела отца, и я никогда острее не осознавала этого факта, чем в момент, когда я поняла, что не смогу больше ему об этом сказать.

Все утро я продолжаю работать, будто ничего не изменилось. Я всегда отлично скрывала эмоции, а также развила способность отодвигать проблемы на задний план. Я провожу совещание, отправляю письма, делаю звонки. Потом кто-то отменяет мою первую послеобеденную встречу, освобождая в моем расписании редкое трехчасовое окно. Этот промежуток пугает меня. Я хочу быть занятой, не думать. У меня гора непрочитанных писем и стратегический полугодичный проект, над которым надо поразмыслить, но я сомневаюсь в своей способности сконцентрироваться на этих делах, поэтому я говорю своей ассистентке, что поработаю вне офиса. Я планирую найти кафе с Интернетом, окружить себя отвлекающими незнакомцами, за которыми могу наблюдать и, может, обменяться с ними ни к чему не обязывающим словечком.

Я бреду по Пикадилли, пытаясь оставаться в моменте, не поддаваться горю, которое раздувается в моей груди, не давая мне ровно дышать. Я пролила много слез по моему отцу задолго до его смерти. Достаточно слез. Слишком много. Я не хочу попусту лить еще. Я благодарна за солнечный свет – он выманил людей из офисов и квартир, так что улицы набиты битком. Я концентрируюсь на маневрировании между спешащими пешеходами. Окружающие кажутся нацеленными, собранными. На контрасте мне кажется, что я бесцельно дрейфую. Я заглядываю в окна кофеен, но мой изначальный план разбить лагерь в одной из них потерял свою привлекательность. Я плетусь дальше, но мне немного жмут мои туфли, высоковатые для ходьбы по лондонским улицам. Внезапно жара кажется неуютной; на тротуарах прилив людей, а я рыбка, плывущая не в том направлении. Мне тошно, немного кружится голова. Поэтому я ныряю в прохладный и более спокойный двор Королевской академии.

Я усаживаюсь на лестнице галереи и копаюсь в сумке, ища бутылку воды. Я попиваю из нее, а затем теряю несколько минут. Я одета в темно-синие брюки, поэтому мне вскоре становится жарко в голенях. Я снимаю пиджак, и кожа на руках начинает покалывать под палящим солнцем. Пот стекает по спине. Шок от известия о смерти моего отца расползается по мне, парализуя. Если бы шел деждь, я бы, наверное, все еще была бы прикована к лестнице, мокрая насквозь, поэтому солнце – это подарок.

Во дворе много людей и это меня радует. Я хочу, чтобы меня окружало движение людей. Живых, настоящих. Чтобы оно блокировало то, о чем мне очевидно нужно подумать, осознать. Все в заметно более приподнятом настроении из-за неоправданно солнечной погоды. Я пытаюсь решить, насколько я готова в это втянуться. Разговор с незнакомцем по крайней мере поможет скоротать время.

Убить время.

От этой мысли меня еще сильнее тошнит. Я не хочу думать, сколько времени я уже убила. Времени, которое я не верну. Нам дается только одна жизнь. У моего отца она кончилась. Его смерть повлияла на нас обоих.

Королевская академия привлекает эклектичную толпу. В основном она состоит из порядочных стариков. Можно быть человеком и похуже. Некоторые люди – изменщики, лжецы. Некоторые уклоняются от своих обязательств. Некоторые застряли в прошлом и попусту тратят настоящее. Тут также есть женщины в ярких юбках и шарфах, сплетничающие со своими друзьями о внуках и невестках. Я замечаю пожилого джентльмена с желтым галстуком и шляпой из другого столетия, девушку в юбке с леопардовым принтом, юношу с фиолетовым ирокезом. Каждая деталь этого калейдоскопа человечества отпечатывается в моем мозгу.

Среди них есть школьницы, разбившие пикник на лестнице – болтающие, хихикающие, запыхавшиеся. Я изучаю их, улавливаю отрывки разговоров о начинках сэндвичей, мальчиках и домашних заданиях. Им оглашают, что через две минуты нужно уходить. Шум усиливается, когда они начинают вставать, искать мусорные баки. Им нужно найти туалеты, зайти в сувенирную лавку, в последний раз взглянуть на… Они проходят мимо меня – неровными группками, некоторые еще жадно жуют, другие похлопывают по плоским животам, но все равно беспокоятся, что съели слишком много – меня поражает длина их ног и их запах. Они выглядят как подростки, но пахнут как дети: потом, мелками, бумагой, шоколадом, восторгом и всем таким. Что-то нарастает в моем сердце, колет, а затем отпускает. Группки детей всегда оставляют меня с ощущением найденного и утраченного сокровища. Их юбки поддернуты на поясе, по-видимому, этот прием не устаревает.