Василий Щепетнев - Исполняющий обязанности

Стал испытывать налобный. фонарь Четыре режима – стандартный, экономный, красный и зеленый. И, наконец, ручной фонарь. Кисть продел в петельку. Режимов только два – яркий и очень яркий. Поспешил выключить и стал заново привыкать к полутьме.

Сколько не оттягивай, а дело нужно делать.

Взял кампусный фонарь и вышел в коридор. Во имя стиля лучше бы зажечь свечи и идти с подсвечником в высоко поднятой руке, но я пока не знаю, есть ли в доме сквозняки. Кампусный фонарь не задует ни неожиданный ветерок, ни бойкое приведение. А в этом доме привидения есть. И это не фигура речи, не украшательство. Я их чувствую, привидения. Ну, или то, что принимают за привидения.

Но сейчас не они не давали мне спать. Время не пришло, взаиморасположение небесных светил не привиденческое.

Я поднялся в мезонин, зашёл в полуночный зал, достал из футляра хрустальный шар, поставил перед собой на стол, сам сел в кресло. Фонарь перевел в спичечный режим, а потом и вовсе выключил. В окнах августовская ночь в фас и профиль. Звёзд много, луна явится сразу после полуночи. Будем ждать, недолго уже.

Вокруг жизнь. Стрекот цикад, уханье филина, рокот ветряка, шелест травы. Слух потихоньку очищался после городской сажи. Да и сам зал, верно, играет роль акустического усилителя.

На востоке посветлело, а потом и месяц поднялся, стареющий.

Что ж, пора.

В хрустальном шаре, освещенном звёздами и луной, заклубилось марево. Что оно клубится в моем сознании, а шар – это лишь экран, проекция, не столь и важно. Важно другое – что я в этом мареве увижу.

Мудрить не стану, пойду классической тропой. Настоящее время. Ну, о ком думаю я, смотреть не стану. Потому что смотреть, в общем-то, некого. Ольга? Лучше не надо. Известно ведь, не хочешь узреть неприятное – не подглядывай. Ну, как не одна она, Ольга?

А вот разглядеть тех, кто думает обо мне, всерьёз думает, напряжённо, следует обязательно. Если таковые существуют.

Существуют?

Существуют.

Но сие не в радость. Меня хотят либо убить, либо посадить на цепь. Очень хотят. На уровне готовности номер один. Что любопытно – совершенно незнакомые мне люди.

Обезличенный кабинет начальника не слишком большого, но и не совсем уж маленького. Перспективного майора, быть может, даже подполковника. Или из штатских того же чина. В кабинете ничего лишнего: стандартная мебель, портрет на стене, недорогой кондиционер. Что недорогой, ясно по дребезжанию, но оно, дребезжание, похоже, всех устраивает, иначе бы давно выключили: ночь, жары нет, скорее, наоборот, прохладно.

На казённом столе – бутылка водки, баллон минералки, корнишоны, мясная нарезка, всё – едва тронутое. Пакет эконом-магазина. Заглянет кто – увидит, что люди снимают напряжение после серьёзной работы. Но никто сюда просто так не заглянет. Кроме автора.

За столом трое, возраст от тридцати до сорока. Одеты, как и полагается перспективным майорам в штатском. Для удобства назовём их Решительный, Осторожный и Умник, тем более что и выражение лиц, и мимика, и движения, и речь этих персонажей тому не противоречат.

– Нужно было его грохнуть ещё тогда, – сказал Решительный.

– Когда – тогда? – спросил Осторожный.

– Да хоть вчера.

– Тогда сегодня мы бы скидывались на венок, – отрезал Умник.

– С чего бы это? Он нам не друг и не родственник, – возразил Решительный.

– Тебе бы скидывались. Забыл, с кем дело имеешь?– Умник посмотрел на Решительного, словно прикидывая, достоин ли тот хорошего венка, или годится подержанный, которыми задешево торгуют кладбищенские воры.

– Прям уж мне… Я ж не сам. Нашли бы человечка, – возразил Решительный, но без былого напора.

– Человечка бы мы, очень может быть, что и не нашли бы никогда. А вот отдавший приказ… Помните, как умирал Гочланков? Такой смерти хочется? – по Осторожному было видно, что он – помнил.

– Ну, так тогда сработал Старик, зверь матёрый. А этот – желторотик, щенок подращенный, а по жизни полустудент-полухалдей, – Решительный всем видом выказывал презрение к желторотику.

– А можно поподробнее? – спросил, а на самом деле приказал Умник.

Решительный вздохнул, как вздыхает двоечник, вызванный учительницей к доске, мол, сколько можно, марьсемённа, всё меня да меня, всё Пифагор да Пифагор, но начал бодро:

– Триаршинов Иван Петрович, одна тысяча девятьсот девяностого года рождения, родители – отец инженер, мать – медсестра. Учился в средней школе номер два города Иркутска, среди учителей и одноклассников считался мальчиком со способностями выше среднего, но и только. В возрасте пятнадцати лет лишился родителей – те погибли в авиакатастрофе…