Эмма Стоунекс - Смотрители маяка

После свадьбы мы с Хелен ездили в Венецию. И провели неделю, питаясь хлебом с маслом и ветчиной, розовой и тонкой, как папиросная бумага. Мы бродили по промозглым улицам и под мостами, где пахло яйцами и солью. Сейчас он кажется мне нереальным — тонущий мир теней и воды с золотыми крышами и звенящими колоколами.

Обложка «Обелиска» мягкая, на ней изображены солнечные часы. На башне мы измеряем время днями: на сколько дней продвинулся каждый из нас в своей восьминедельной вахте. Хелен говорит, что заключенные в тюрьме так же отмечают мелом срок на стене, и, наверное, так и есть. В Древнем Китае умели измерять время по свече. Чертили линии на воске и следили, какая часть свечи растаяла, и часы не терялись. Можно было собрать воск и снова отлить свечу, если хотелось. И снова завладеть тем же временем.

Хелен не знает, а я никогда ей не говорю. Я никогда не рассказываю ей о тебе. Кое-что находится за гранью, и ты тоже. Но я думаю о свече и о сгоревшем времени; мне интересно, минувшие часы исчезают бесследно или есть способ вернуть их? Что, если я смог бы вернуть тебя?

Я здесь слишком долго. Одинокие ночи и вихри темноты, сворачивающиеся и разворачивающиеся кольцами в черном море, а небо еще чернее. Возьмите человека, даже самого циничного, поставьте его на утреннюю вахту, когда восходит солнце и черно-красное небо становится оранжевым, и скажите ему, что это все. Больше ничего нет.

Закрытыми глазами я вижу загадочный пульсирующий свет на побережье. Он зовет из темноты, сияющий, сверкающий, и требует, чтобы я оглянулся и посмотрел.

Тридцать пять дней на башне

Сколько раз я зажигал этот фонарь? Восемь месяцев в году, каждый год, плюс-минус получается двести сорок дней; умножить на количество лет службы — около пятнадцати, и получим три тысячи шестьсот — столько раз я зажигал этот фонарь или какой-то другой. Что касается количества часов, которые я провел на маяках, я предпочитаю не считать их.

Нагреть спирт, пустить пар, повернуть кран и поднести спичку к кожуху. Я мог бы сделать это с закрытыми глазами, хотя сомневаюсь, что «Трайдент» позволит. В стеклянной клетке вспыхивают языки огня. На «Деве» осветительный прибор не двигается; вместо этого вращаются расположенные вокруг него линзы, усиливая луч света.

Сейчас восемь часов. В полночь у меня закончится вахта. В моем распоряжении будет вся ночь, и можно будет поспать в то же время, когда обычно спят на берегу. Но до этого я буду следить, чтобы огонь горел и давление не падало; записывать в журнал данные о погоде, температуре, видимости, атмосферном давлении и силе ветра. Кроме этих вещей, которые не требуют от меня особого внимания, я буду сидеть и размышлять о том, как человек может изменить свою жизнь, если он недоволен судьбой. У меня для этого много часов. Когда я зажигаю или гашу свет, от меня зависит весь мир. Рассвет и закат принадлежат только мне, и я могу делать что хочу. Прекрасное ощущение.

Винс привез передачу от Дженни. Если я не прочитаю ее письмо сейчас, оно будет висеть надо мной и смотреть таким же взглядом, как смотрела бы она. Иногда, если постараться, в смотровой комнате можно почувствовать присутствие другого человека. Будто он здесь с тобой, нравится тебе это или нет. Он сидит рядом, и у тебя волоски на руках становятся дыбом. Или сзади смотрит тебе в затылок и думает о тебе то, что лучше бы не думал. Ты поворачиваешься, но никого нет, смотровая пуста, здесь только ты. Но ты должен был убедиться.

Она прислала коробку самодельных шоколадных конфет. Я представил, как она кладет их ложечкой в бумажные обертки, а на заднем фоне показывают «Арчеров». Дженни Хитон. Первый раз я увидел ее, когда она выходила из школы — косички, юбка ниже колен. Дженни никогда не нравились ее колени, она считала их бугристыми. Сестра однажды сказала, что они похожи на корниш пасти [6] Корниш пасти — традиционный английский пирог с мясной начинкой ( прим. ред .). , и Дженни это запомнила навсегда. У меня было такое же чувство, когда я сходил на свидание с девочкой из соседнего дома, Сьюзан Прайс, а через несколько месяцев она меня бросила со словами: «Ты слишком маленький, Билл Уокер, мне нужен кто-то повыше».

Сначала с Дженни было неплохо. Мы лежали в постели у нее дома, ее мать сидела пьяная на диване на первом этаже, а Дженни цеплялась за мои руки холодными пальцами. Я чувствовал ее колени под одеялом и говорил ей, что они мне нравятся, что с ними все в порядке и можно я поцелую ее еще разик? Мы мало разговаривали. Я никогда не любил болтать, и она не возражала; я думал, это ее достоинство, отличие от других девушек. Потом она однажды прошептала в темноте: «Ты такой же, как я, Билл», — и я до утра не мог уснуть и переживал. Сначала я просто хотел переспать с девушкой, чтобы потом рассказывать об этом моим братьям. А теперь я чувствовал какую-то рождающуюся потребность. Ключ в замке.