Меган Миранда - Последняя гостья

Коннор наконец сделал круг по дому и застал меня перед семейным портретом в гостиной. Толкнул меня плечом, шепнул на ухо: «Сваливаем отсюда. Меня здесь прямо жуть берет».

Сейчас он стоял у противоположной стены комнаты, а я по-прежнему не понимала, что он здесь делает. И почему его так заинтересовало проникновение в дом, сдающийся в аренду, если из него ничего не пропало.

— Кем бы они ни были, попали они в дом через это окно, — сказала я, передергиваясь в ознобе. — Замок не держит.

На миг он встретился со мной взглядом, словно на него тоже нахлынули воспоминания.

— Дать тебе номер ремонта окон?

— Нет, у меня есть. — Я уставилась на окно, представляя себе лицо Коннора, каким видела его той ночью — раздробившимся в трещинах стекла, застрявшим в моей памяти. — Ты помнишь, как оно разбилось в ту ночь, когда погибла Сэди?

От ее имени он вздрогнул и поспешно потер щетинистую щеку, чтобы скрыть это.

— Не уверен. Видел только, как в доме, с другой стороны, стояла девчонка и осматривала стекло. Подружка Паркера Ломана.

— Лус, — подсказала я. Казалось, она следила за каждым моим шагом в то лето.

Он пожал одним плечом.

— Она казалась такой встревоженной, что я, честно говоря, решил, что она его и разбила. А что?

— Да нет, ничего. Просто задумалась.

Потому что телефон Сэди лежал у меня в кармане, и теперь все окончательно запуталось. Я затаила дыхание, желая, чтобы он ушел, не успев обратить внимание на мои руки. Которые я прижимала сбоку к ногам, чтобы они не тряслись. Но Коннор медленно прошелся по комнате, блуждая взглядом по окнам, мебели, стенам.

— Я помню ее, — сказал он, указав на картину на одной из стен.

Это была копия картины, написанной по снимку, который сделала моя мать с лодки отца Коннора однажды осенним вечером, до аварии. Мы тогда учились в средней школе, нам было лет тринадцать, наверное. На выходе из бухты она принялась делать один снимок за другим, фотографировала берег, пока вечер сменялся сумерками, а они — темнотой. Дома на побережье уже не были освещенными и приветливыми, а казались страшными черными тенями, стоящими на страже ночи. Мама продолжала делать снимки всякий раз, когда свет менялся, и так до тех пор, пока не стемнело полностью, так что я больше не видела теней, не могла отличить море от суши и от неба, потеряла всякое чувство ориентации в пространстве, перегнулась через борт, и меня вырвало.

— По-моему, детям уже достаточно, Лина, — со смехом заметил мистер Харлоу.

На картине мама пыталась передать те же ощущения, делая бесконечные эскизы в своей мастерской. Окончательный вариант в синей и серой гамме запечатлел момент между сумерками и ночью. Серый цвет воды бледнел в сравнении с темнотой утесов и исчезал в синеве ночи. Как будто можно было взять изображение в руки и встряхнуть, возвращая в фокус.

Много лет спустя я распечатала ее копии и повесила их на стены гостиных каждого дома, за которым присматривала. Мамина частица присутствовала во всех домах Ломанов, и об этом не знал никто, кроме меня.

Я смотрела на ее картину, не отрываясь, и с трудом сдерживала порыв так и поступить — протянуть руку и схватить ее. Мне хотелось удержать этот момент и встряхнуть, чтобы придать ему фокус. Дотянуться сквозь время и вцепиться Сэди в руку.

Пока не нашли записку Сэди, вопросы детектива Коллинза раз за разом возвращались к Коннору Харлоу, хоть его алиби и подтвердилось. Он был на вечеринке, никто не видел, чтобы он отлучался. И все-таки. Его заметили вместе с Сэди ранее на той же неделе. Сэди никому об этом не рассказывала. Как и Коннор, насколько мне было известно.

— Ты виделся с ней тем вечером, Коннор? — спросила я, пока он смотрел куда-то в сторону.

Он замер, его спина закаменела.

— Нет, — ответил он, точно зная, что я имею в виду. — Я не встречался с ней ни тем вечером, ни когда-либо еще. Так я и объяснил полиции. Много раз.

Злясь, Коннор понижал голос. Его дыхание замедлялось. Словно его организм переходил в некое первобытное состояние, экономя силы для удара.

— Вас видели вдвоем. — Я вспомнила, что Грег Рэндолф говорил о Сэди и Конноре, выходящих из его лодки. — Не надо врать ради меня.

Будто теперь, по прошествии семи лет, между нами еще осталось хоть что-то, с чем требовалось обращаться бережно.

Он медленно обернулся.

— Я бы не решился. Какой в этом смысл?

Я различала напряжение в контурах его плеч, в том, как он стиснул зубы. Но не могла думать ни о чем, кроме списка, который детектив Коллинз положил передо мной. Имена. И время прибытия. И то, что вписать время для Коннора я не смогла.