Генри Сирил - Сценарий [litres]

«Не мог ответить: сволочная работенка. Да, этот человек рассказал мне о вас».

Мы отвезли документы, перекусили в «Бургер Кинге», вечером пропустили по паре бутылок пива, собравшись все вместе у миссис Уэлч; Эйлин с горящими глазами слушала о том, что мне удалось узнать этим утром (исповедь Бака мы, конечно, не упоминали, это лишнее), и со свойственным ей энтузиазмом начала строить план поездки в Калифорнию на поиски «того говнюка, который сделал так с тобой», и все это время я не переставал думать: почему тот человек, Колин Гаррет, так сильно желал моей смерти, что посвятил поискам долгие-долгие годы?

И еще я думал о кошмарах, сводящих с ума по ночам.

Теория доктора Шарпа оказалось верной – во снах я видел то, что происходило на самом деле. Новые подробности нашего знакомства с Баком – лучшее тому доказательство.

Мне предстояло встретиться с Колином Гареттом, человеком, преследовавшим меня двадцать лет; психом, содержащимся в приюте для душевнобольных; с тем, кто превратил меня в «малыша», познающего мир с самых азов.

Мне предстояло встретиться со своим прошлым.

Травма оказывается слишком серьезной. Он тает на глазах, и к исходу третьего дня приходится действовать, чтобы не упустить момент.

Поначалу он отказывается есть. Все скулит о том, что не хочет умирать ТАК. Как будто есть разница, как именно умереть. Потом он начнет пытаться меня обмануть, потому что, несмотря ни на что, видит во мне глупого ребенка. Он будет просить развязать ему руки, чтобы помочиться. Такая наивность меня, конечно, повеселит, я даже улыбнусь.

«Тебе придется делать это в штаны, Эл, другого выхода нет».

В субботу вечером он впервые попросит покормить его, и я дам ему яблоко, принесенное из дома. Я люблю яблоки, а что предпочитает Эл, он так и не скажет.

«Сколько тебе лет?» – спросит он в воскресенье, как только мы пообедаем мамашиным сырным пирогом, который она готовит каждый уик-энд. Не думаю, что Эл настолько успокоится, чтобы вот так запросто обедать со мной. Он просто наконец-то начнет соображать. Перебирать в голове все варианты освобождения. Но для этого ему нужны будут силы, вот он и возьмется за пирог.

Воскресенье – последний день наших встреч.

В нос бьет едкий запах мочи и дерьма: Эл крепился до последнего, но физиология есть физиология.

Он ест пирог, но мы оба знаем, что он слишком поздно спохватился: силы его на исходе; жизнь теплится в нем слабым огоньком, с каждой секундой угасая все сильнее.

«Сколько тебе лет?»

«Тринадцать».

«Господи».

«Видел бы ты сейчас свое лицо. Мой юный возраст поражает тебя сильней факта приближающейся смерти. Тебе не кажется это глупым и нелогичным, Эл?»

«Почему ты зовешь меня Элом?»

«Все тебя так называют, ты не знал? Потому что ты безумно сильно похож на Эла Банди из «Женаты и с детьми».

«Меня зовут Эрик».

«Тебя зовут Эл, Эл».

«Зачем ты это делаешь?»

«Ты уже спрашивал вчера. Неужели это тебя волнует больше всего в последние часы жизни?»

«Ты ждешь, когда я умру? Будешь сидеть и смотреть, пока я не перестану дышать?»

«Нет, – я подношу к его рту треугольник пирога, и Эл вяло откусывает небольшой кусочек, – у меня есть возможность сделать нечто большее, чем просто сидеть и смотреть, как ты умрешь. Я хочу физически ощутить это. Почувствовать переход из жизни в смерть. Я задушу тебя, Эл. Голыми руками. Мои ладони будут чувствовать пульсацию вен на твоей шее. Вены, жадно колотящиеся под пальцами, это ли не есть сама жизнь? И ее угасание. Глубинная метафора, граничащая с прямым значением самого процесса убийства».

«Исчадие ада, – говорит Эл тихо, и голос его звенит ненавистью и страхом. – Что я тебе сделал? Я всего лишь безногий нищий. Иисус не дал мне ног, но…»

«Он не дал тебе и ума. Ты глуп, Эл. Настолько глуп, что даже не способен понять: мне нет никакого дела до того, что и кому ты сделал. Мне вообще нет до твоей личности дела».

К вечеру воскресенья заброшенный бар преображается. В подсобке, той самой, вход в которую завален стульями, я нахожу кое-что, от чего мое сердце начинает биться чуточку быстрее. Два зеркала в половину роста взрослого человека в дешевой пластиковой раме под дерево. Наверное, во времена, когда бар работал, они стояли у входа или рядом с крохотной гардеробной, куда вешали куртки посетители в прохладное время года. Зеркала покрыты пылью, кое-где видны полосы трещин. Пошарив в коробках с разным барахлом, я нахожу груду старого тряпья: передник официанта и кухонные полотенца. Вытираю ими пыль с зеркал. На это уходит какое-то время. Сухая пыль стирается неохотно. Тогда я иду за водой, кладу зеркала на пол и тщательно, дюйм за дюймом оттираю их. Сначала смоченным водой полотенцем, потом насухо передником.