Генри Сирил - Сценарий [litres]

– Подбросить тебя до дома?

Компания Эйлин – одна из самых приятных вещей в моей не самой обычной жизни, но сейчас мне хотелось услышать именно эти четыре слова.

– Да, пожалуй, – сказал я, вставая из-за столика.

В этот день я все же напился. В честь своего дня рождения. Я уже собирался лечь спать (хоть сна и не было ни в одном глазу), как в дверь постучали, и через минуту в крохотной гостиной миссис Уэлч стояли Бак и Эйлин. В руках Бак держал упаковку «Миллера» (видимо, для меня) и пару упаковок «Бада» (вероятно, для себя). Бутылка красного вина и два огромных квадрата пиццы из «Пиццы Джо» были у Эйлин. Я заметил, что обычно заваленный всяким хламом стол в гостиной сейчас стоял почти пустым. Миссис Уэлч заблаговременно убрала с него все лишнее, оставив только пожелтевший пластмассовый кубок, полученный ее сыном за второе место в школьной олимпиаде по химии. Сколько я себя помнил (громкий оборот речи в моем случае), он всегда стоял на столе в гостиной, а не на полке или на каком-нибудь почетном месте в шкафу, где, мне казалось, и должны стоять подобные вещи. Как-то я спросил ее об этом. Она ответила, что хочет, чтобы кубок всегда находился у нее на виду, а для этого стол в гостиной подходил лучше всего.

– С юбилеем тебя, старина! – сказал Бак и со звоном поставил упаковки пива на стол.

Эйлин последовала его примеру.

– С днем рождения, – сказала она, поцеловав меня в щеку.

Я недоуменно посмотрел на миссис Уэлч, и та улыбнулась. Ну разумеется. Она знала. Она с ними заодно. Поэтому заранее освободила стол.

– Это заговор, – говорю я.

Бак улыбнулся.

– Если ты называешь заговором сюрприз в день рождения друга, то да, это он, и мы все виновны.

– Юбилей? И сколько мне?

– Сорок, – ответила Эйлин, – но лично я настаивала на тридцати восьми. Ты не выглядишь на сорок.

– Правильно. Я выгляжу на шестьдесят.

Бак откупорил «Миллер», хрустнул кольцом-открывашкой на банке «Бада», и мы выпили.

– До нападения, – сказал он, – ты выглядел на тридцать семь, после нападения ты выглядишь на сорок с небольшим. Мы усреднили и взяли сорок. Тем более юбилей – событие более значимое.

– Возраст акме, – сказал я.

– Какой-какой? – переспросила миссис Уэлч. Она вместе с Эйлин раскладывала еще горячую пиццу по тарелкам.

– Акме. Так древние греки называли возраст мужчин, переваливший за сорок. Если, конечно, я все это не придумал.

– Может быть, ты был историком? – спросил Бак, принимая тарелку у Эйлин.

– Самка жука-геркулеса не имеет рогов. Может быть, я был энтомологом?

– Засунь-ка свой острый язычок куда поглубже, – улыбнулся Бак. – Если хочешь знать, я думаю, что именно в этом направлении нам и стоит двигаться. Я без всяких лабораторных анализов могу отличить хороший цемент от дерьма. И чем я занимаюсь? Что написано на моих визитках, Борис? Правильно. Там написано «Бак Чемберс. Шпаклевка, фрейм, покраска, плитка, молдинги и многое другое. Качественно и точно в срок». Как правило, человек лучше всего разбирается в том, чем зарабатывал на жизнь. А ты частенько выдаешь какие-нибудь заковыристые словечки. Так что, может быть, ты и правда был учителем истории или еще кем в этом роде.

– Может, ты и прав, – сказал я. – Или я мог всю жизнь проработать охранником на парковке торгового центра и разгадать за это время не одну тысячу кроссвордов.

– А когда тебе за шестьдесят, как называется твой возраст? – вмешалась миссис Уэлч.

– Вы все как хотите, а я пью за твое тридцативосьмилетие. – Эйлин подняла бокал с вином и, подмигнув мне, сделала глоток.

– С юбилеем. – Бак дотронулся краем алюминиевой банки до горлышка моего «Миллера», который я поставил на стол, чтобы взять пиццу. Обходиться одной рукой – не самое легкое дело на свете.

– Ну уж нет, – сказал я, – я пью с Эйлин. Ее вариант мне нравится больше.

Сделав пару глотков ледяного пива, я откинулся на спинку стула и посмотрел на друзей, разбирающихся с пиццей. Они придумали этот ход с днем рождения, потому что хотели поднять мне настроение после очередного провала с опознанием. Но они не знали: как раз это волновало меня не так сильно, как ожидалось. Сны – вот что тревожило по-настоящему. Просыпаясь после кошмара, я долго не мог избавиться от липкого ощущения отвращения к самому себе. Мне казалось, будто в моем прошлом не просто случилась какая-то трагедия, мне казалось, я – причина этой трагедии. Мы условились делиться друг с другом всеми соображениями, если это может помочь мне вспомнить. И я так делал, ничего не скрывал. Но сейчас не спешил. Боже, да я толком и не понимал, что именно меня тревожило. В моем положении это неудивительно. Человека, лишенного воспоминаний, утратившего самого себя, каждую секунду рвут на части тысячи сомнений, беспокойств, тревог. В таком коктейле сложно отыскать первопричину переживаний. Но пытаться необходимо.