Энтони Горовиц - Сороки-убийцы

— Это, наверное, ошибка, — сказала Эмилия. — С какой стати им его выбрасывать?

— Его кинули в огонь, — глухо проронил Артур и махнул в сторону холста. — А сначала он, похоже, исполосовал картину ножом.

— Можешь восстановить ее? Можно что-нибудь сделать?

Ответ она знала сама. Сохранились глаза женщины с их властным взглядом, уложенные темные волосы, часть плеча. Но большая часть изображения потемнела. Холст был разрезан на куски и обгорел. Эмилии не хотелось даже, чтобы он оставался в доме.

— Прости, — сказал Артур. — Я не приготовил ужин.

Допив стакан, он вышел из комнаты.

— Ты это видела?!

Робин Осборн читал выпуск «Бат уикли кроникл», и Генриетта никогда не видела его более рассерженным. В нем действительно есть что-то ветхозаветное, подумалось ей. Черные волосы, ниспадающие на воротник, бледное лицо, горящие гневом глаза. Так мог выглядеть Моисей, клеймящий золотого тельца. Или Иисус Навин, штурмующий стены Иерихона.

— Они решили срубить Дингл-Делл!

— О чем ты говоришь? — Генриетта налила две чашки чая и, поставив их на поднос, понесла в комнату.

— Сэр Магнус Пай продал лес застройщикам. Они намерены проложить новую дорогу и возвести восемь новых домов.

— Где?

— Прямо здесь! — Викарий указал на окно. — Прямо за нашим садом! Вот на что предстоит нам теперь любоваться: на ряд современных домов! Ему-то самому, разумеется, смотреть на них не придется — он будет на другом берегу озера и оставит достаточно деревьев, чтобы отгородиться. А вот нам с тобой...

— Но он не может так поступить!

Генриетта обошла мужа так, чтобы прочитать заголовок. «Новые дома для Саксби-на-Эйвоне». Чересчур оптимистичное истолкование для подобного акта вандализма. Руки мужа, держащие газету, заметно тряслись.

— Это охраняемые законом земли! — продолжила она.

— Не важно, охраняемые они или нет. Судя по всему, он дал разрешение. Такие дела творятся по всей стране. Здесь пишут, что работы начнутся еще до конца лета. А значит, в грядущем месяце или следующим за ним. И мы ничего не в силах поделать.

— Можно написать епископу.

— Епископ не поможет. Никто не поможет.

— Но попытаться стоит.

— Нет, Генриетта. Слишком поздно.

Позже тем вечером, пока они вместе готовили ужин, преподобный все еще никак не мог успокоиться.

— Это ужасный, ужасный человек! Он сидит в своем большом доме, поглядывая на нас свысока. А ведь он ничем не заслужил этого. Он просто унаследовал усадьбу от своего отца, как тот от своего. Но бога ради, сейчас ведь тысяча девятьсот пятьдесят пятый, а не Средние века! Конечно, то, что проклятые тори до сих пор у власти, не очень помогает, но мы все-таки далеко ушли от тех дней, когда человек получал богатство и власть исключительно благодаря своей родословной. Разве сэр Магнус хоть пальцем пошевелил, чтобы помочь ближнему? Посмотри на церковь! Крыша течет, новая отопительная система нам не по карману, а он не соизволит порыться в своей мошне и дать хотя бы шиллинг. Да он даже на службы не ходит в тот самый храм, где его крестили. Фу! На кладбище у него есть зарезервированный участок. И если хочешь узнать мое мнение, чем быстрее он будет использован, тем лучше.

— Ты ведь не всерьез, Робин.

— Ты права, Хен. Не подобает так говорить, и это совершенно непростительно с моей стороны. — Осборн помолчал и перевел дух. — Я совсем не против строительства новых домов в Саксби-на-Эйвоне. Наоборот, очень важно, чтобы молодые люди оставались в деревне. Но данное предприятие — дело совсем другое. Очень сомневаюсь, что кто-то из здешних жителей сможет позволить себе купить такое жилье. И попомни мои слова: эти дома будут отвратительно современными, совершенно не вписывающимися в местный колорит.

— Тебе не под силу остановить прогресс.

— Разве это прогресс? Стереть с лица земли прекрасный луг и лес, существующий тут тысячу лет? Честно говоря, я сомневаюсь, что это сойдет ему с рук. За все время здесь мы полюбили Дингл-Делл. Ты знаешь, что он для нас значит. Так вот, если эта затея осуществится, не пройдет и года, как мы будем жить рядом с пригородной улицей. — Робин отложил овощечистку и снял фартук. — Пойду-ка я в церковь, — ни с того ни с сего заявил он.

— А как же ужин?

— Я не голоден.

— Хочешь, я пойду с тобой?

— Нет. Спасибо, дорогая, но мне нужно время, чтобы поразмыслить. — Осборн надел пиджак. — И попросить прощения.

— Ты не сделал ничего дурного.

— Я произнес слова, которые мне говорить не следовало. И в голове моей появились мысли, которым там не место. Я почувствовал ненависть к ближнему своему... Это ужасно!