Кэтрин Фолкнер - Гринвич-парк

— Он дал мне кофе вместо апельсинового сока. Вот идиот! Хелен, кофе будешь пить или мне сходить за соком?

— Не беспокойся, — отвечаю я, стараясь не выдать своего облегчения. — Одна чашка не повредит.

Рейчел снова усаживается на свое место, а я надеюсь, что мне удастся просто оставить чашку на столе. Как тогда бокал с вином.

И вдруг, не говоря дурного слова, Рейчел кладет мне руки на живот.

— Странное состояние, да? — задумчиво произносит она. — Беременность. Где, по-твоему, головка ребенка?

Я не успеваю выразить протест и невольно вздрагиваю, неожиданно ощутив на своем животе прикосновение ее белых ладоней. Они холодные. Кончики пальцев с обгрызенными фиолетовыми ногтями сминают тонкий хлопок моего топа.

— Не… не знаю, — с запинкой отвечаю я. Рейчел как будто не замечает моего ошеломления. Она продолжает гладить мой живот, туда-сюда, раздражая нервные окончания на моей натянутой коже.

— А это легко определить, — говорит она, глядя на мой живот. — Нужно просто нащупать шею. Я покажу.

Рейчел раздвигает колени, садится ко мне лицом и принимается двумя пальцами давить на мой живот, словно пытается с боков обхватить голову ребенка.

— Рейчел, ты сильно давишь, — охаю я. — По-твоему, это не опасно?

— Конечно нет! — заверяет она, потом надавливает сильнее и с торжеством в голосе возвещает: — Нашла! Вот его головка.

Резко втянув в себя воздух, я отшатываюсь, спиной прижимаюсь к стулу. Представляю, как мой ребенок плавает в утробе, а недобрые руки Рейчел ужимают красные сияющие стенки его вселенной.

Мы с Дэниэлом в перинатальной клинике. Свет приглушен. Я раздета ниже пояса. Мой живот, испещренный красными растяжками, обмазан холодным гелем. Женщина-узист предупреждает, что будет вводить зонд, а он холодный. Дэниэл смотрит на меня. «Я люблю тебя», — одними губами произносит он, стискивая мою руку. Я отвечаю тем же.

Чувствую, как в меня проникает твердый чужеродный предмет, и стараюсь не напрягаться, стараюсь поддаться спокойствию, которое внушают мне тонкие пальцы Дэниэла в моей ладони. Мы молчим. Комнату наполняет тихое жужжание аппаратуры. Пахнет хлоркой. Сердце наливается кровью.

Живот у меня теперь большой, я чувствую, как в нем толкается ребенок. Такое ежедневное подтверждение того, что он все еще там, по-прежнему жив, очень радует меня, но я все равно невольно вспоминаю, чем прежде не раз оканчивались для нас эти обследования. В руки мне вкладывают синие салфетки, я промокаю заплаканные глаза. Врач вытирает гель у меня в промежности, и я тщетно прошу, чтобы провели еще одно обследование.

Но вскоре слышатся хлюпающие глухие удары — стук сердцебиения, на экране мечутся волнистые синие линии. Дэниэл ничего не говорит, но я вижу, что грудь его будто сдулась — признак того, что он затаил дыхание. Врач поворачивается к нам, и по морщинкам вокруг ее глаз я понимаю, что она улыбается, хотя ее нос и рот скрывает маска.

— Сердцебиение уверенное. Ребенок крепкий.

Такое ощущение, будто распахнули окно. Все мышцы в моем теле расслабляются.

Узистка начинает перемещать зонд, объясняя нам смысл меняющихся на экране изображений. Велит мне не приподнимать бедра, и я стараюсь следовать ее указаниям. Наконец, удовлетворенная, она вытаскивает зонд и приступает к трансабдоминальному обследованию.

— Как вам известно, прежде у нас возникали… осложнения, — произносит врач. Ее слова лишены эмоций, согласные звуки она чеканит, будто режет скальпелем. Я зажмуриваюсь, но перед глазами все равно мелькают образы младенцев, которых я носила раньше. Веки, похожие на створки плоских стручков. Формы головок. Моя грудь вздымается, пульс учащается, лицо пылает. Дэниэл крепче стискивает мою руку, и я понимаю, что ему тоже тяжело. — На этот раз мы просто проявляем излишнюю осторожность, да? Проверяем все.

Я киваю, и мы оба ждем, наблюдая за действиями врача. Она перемещает датчик на животе, глядя на экран, и затем делает записи.

— Так-так, положение плода классическое. Вот, посмотрите.

Мы оба зачарованно смотрим на мерцающий монитор. И вон он, наш ребенок — настоящий, с ручками, ножками, крошечным носиком.

— О боже, Хелен, — выдыхает Дэниэл. Я слышу улыбку в его голосе, но понимаю. что сама не в силах оторвать глаз от изображения нашего сына, от его непропорционально большой головы, скрюченного тельца, которому еще предстоит расти. Целых четырнадцать недель.