Жан-Кристоф Гранже - Черная линия

Я сунул ему в рот палку от швабры, которой мыли уборную. И тут заметил, что у меня произошла эякуляция. Насилие, смерть, мое унижение — я не знаю… Но одно было ясно: я любил кровь. Я любил убийство. Но я отвергал эту реальность. Я отвергал эту часть самого себя. Я вышел из кабинки взбешенный, в состоянии одержимости и, когда увидел свое отражение в зеркале над умывальником, потерял сознание. Все остальное — это официальная версия.

Он снова понюхал мед. Хадиджа помотала головой:

— Ты не убивал Софи.

— Я убил ее прямо тут, — засмеялся он. — В этой комнате, больше двадцати лет назад…

Зияющая пропасть. Хадиджа сосредоточилась на старомодных узорах штор и покрывала, чтобы зацепиться за что-то знакомое. Но теперь они казались ей слишком нарочитыми, враждебными, в них таилась угроза.

— Она хотела бросить меня. Я устроил эту поездку на Сицилию в надежде на примирение. Но она уже приняла решение. Однажды вечером она даже призналась мне, что у нее есть другой мужчина. Что-то красное заслонило мне мир. Я бросился на нее. Я бил ее, бил кулаками по лицу, но она продолжала дразнить меня своими разбитыми глазами, своим окровавленным ртом…

Он опять засмеялся и заговорил ироничным тоном:

— Она заслуживала небольшого урока. Я надел кроссовки. Я вышел в коридор и нашел в кладовке уборщицы резиновые перчатки и чистящий порошок. Потом вернулся к Софи и оголил провод. Я избил ее, потом воткнул провод в розетку и стал водить им повсюду, где побывал тот, другой. Это продолжалось долго. Очень долго. Физическая выносливость, в самом деле… удивительная вещь. В конце концов я вскрыл ее тело и разложил его на полу. Мне было интересно, что у нее в животе. После этого я умылся и насыпал порошок в перчатки, чтобы не оставалось отпечатков. Я оставил все, как было, и пошел по улицам Катании, куда глаза глядели. Я находился в другом измерении. Когда я вернулся, я уже все забыл. Но мной овладел невыразимый страх. Когда я нашел ее, обожженную, изнасилованную, выпотрошенную, я снова потерял сознание. На много недель. А когда я очнулся, во Франции, то у меня уже не осталось никаких воспоминаний.

Он поставил бутылочку на комод. Хадиджа кашлянула; воздух в комнате уже становился спертым. Колокола звонили теперь у нее во лбу, чудовищно резонируя. И в комнате пахло медом.

Все начиналось заново…

Марк зажег фитилек лампы. Пламя было синеватым, неуверенным: ему тоже не хватало кислорода.

— Но эти поступки были лишь подготовкой, — продолжил он. — Мне не хватало методики. Жак указал мне путь. Теперь мне остается только продолжить его работу. Это второе рождение, Хадиджа.

Он нагнулся, сунул руку под комод и вытащил миниатюрный баллон со сжатым воздухом, с подключенной дыхательной системой.

— Ты знала, что бывают такие маленькие? — спросил он, выпрямляясь. — Я нашел это в порту. В этом городе можно найти все необходимое.

Марк открыл баллон, закусил для пробы клапан, потом отложил в сторону. Его жесты были уверенными, короткими, точными. Хадидже уже становилось плохо. Надо срочно найти решение. В центре города, в этой комнате она сумеет выпутаться.

Она спросила надтреснутым голосом:

— Зачем ты убил Мишеля?

— Это был хороший легавый. Слишком хороший, на мой взгляд. Он мне не доверял. Он собирался потребовать повторную психиатрическую экспертизу. Он даже связался с итальянской полицией, чтобы получить из архива дело об убийстве Софи. Я не мог позволить ему продолжать, ты понимаешь? Мне надо было продолжить работу. Я отправил письмо по электронной почте. Я симулировал потерю сознания. Я сбежал из клиники, чтобы застать его дома, и взял с собой бруски воска, которые купил заранее. Ничего сверхсложного.

Ее мысли бились о темные углы. Казалось, функции ее мозга угасают одна за другой. Думать! Надо думать. И выиграть время.

— Но прошлой ночью, — простонала она, — то… чем мы занимались? Как ты можешь?..

Марк развел руками:

— Но я люблю тебя, Хадиджа. Я полюбил тебя с той съемки, у Венсана. Именно поэтому ты станешь первой. Первой в моей серии. Реверди их тоже любил. Я это знаю. Я понял это во время поездки. Любил радикальной, вечной, очищающей любовью.

Он приближался к ней, выставив перед собой нож. Его лицо, блестевшее от пота, стало мертвенно-бледным, как будто вся кровь сосредоточилась в сжатом кулаке.

— Не бойся… Мы подождем, пока комната не будет готова. И потом, я тебе обещаю, я буду работать очень осторожно.

Хадиджа отпрыгнула в сторону, к кровати. Марк улыбнулся: