Клер Макинтош - Позволь мне солгать [Litres]

Кэролайн пришла сюда, намереваясь покончить с собой. Это было ясно из показаний священника. Но намек в анонимной открытке был недвусмысленным: ее самоубийство – вовсе не то, чем кажется.

Маккензи представил себе, как Кэролайн Джонсон стояла на этом самом месте. Хотела ли она умереть? Или была готова умереть? Различие было хоть и небольшим, но важным. Быть может, она готова была умереть, чтобы спасти кого-то другого? Свою дочь? Может быть, сама Анна была ключом ко всему этому? Что, если Кэролайн Джонсон покончила с собой из-за того, что кто-то угрожал навредить ее дочери, если она останется жива?

Бичи-Хед не прояснил его мысли, напротив, запутал его.

В центре протоптанной дорожки высился каменный постамент с плитой. Мюррей прочел надпись, молча шевеля губами:

«Паче шума вод многих,

сильных волн морских,

силен в вышних Господь» [8] Псалтирь 92:4. Здесь и далее цитаты из Библии приведены в синодальном переводе. ( Примеч. пер. ) .

Под псалмом – напоминание: «Господь всегда сильнее всех наших бед».

Маккензи почувствовал, что растроган. Отвернувшись от пьедестала, он в последний раз взглянул на обрыв и пошел обратно на парковку, злясь, что позволил себе поддаться сентиментальным настроениям. «Ты пришел сюда ради расследования, – говорил он себе, – нечего тут раскисать!» Пришел посмотреть, где погибли родители Анны Джонсон. Запечатлеть место их гибели в памяти. Мюррей думал, что обрыв мог измениться с тех пор, как он в последний раз был здесь.

Но ничего не изменилось.

Сару нашел один из добровольцев в патруле. Она сидела на краю скалы, свесив ноги. Священнице, пришедшей ей на помощь, она сказала, что не испытывала желания покончить с собой, просто не хотела больше жить в этом мире. И это не одно и то же, как она настаивала. Маккензи понимал это. Он ни за что бы не стал менять свою жену, но очень жалел, что не может изменить мир ради нее.

Когда Мюррею позвонили, он отпросился с работы и поехал в паб на Бичи-Хед, где Сара сидела с женщиной, чья англиканская колоратка едва выглядывала из-под воротника плаща. Хозяином паба был тихий и задумчивый мужчина, научившийся различать, когда его клиент решил «выпить на посошок», а когда «принять для храбрости», и, если речь шла о втором варианте, он неизменно звонил в полицию, чтобы предотвратить наихудшее. Он тактично отошел на другой конец паба, чтобы дать Саре поплакать у Мюррея на плече.

Мыс Бичи-Хед не изменился. И никогда не изменится. Он навсегда останется чарующим, пугающим и полным страдания местом. Возвышающим душу и уничтожающим ее.

Маккензи припарковал машину на улице за полицейским участком, взглянул на часы и достал пропуск. Двое полицейских из подразделения быстрого реагирования промчались по коридору, благодарно кивнули Мюррею, придержавшему им дверь, и запрыгнули в машину, припаркованную на заднем дворе. Уже через пару секунд они миновали ворота, и колеса взвыли от резкого разворота. Маккензи, улыбаясь, постоял в дверном проеме, пока завывания мигалок не стихли вдали. Ничто не сравнится с выбросом адреналина во время полицейской погони.

Департамент уголовного розыска находился в самом конце длинного коридора. В те дни, когда Мюррей работал здесь, сотрудники сидели в отдельных небольших кабинетах и вдоль коридора тянулись ведущие туда двери – по пять-шесть с каждой стороны. Но после его выхода на пенсию здание перестроили, большинство внутренних стен снесли, и теперь сотрудники каждого отдела работали в помещениях с открытой планировкой. Маккензи знал, что эти рабочие места не закреплены за полисменами, и был рад, что концепция «свободных столов» не успела укорениться в полиции, пока он еще был сотрудником этого департамента: как можно собрать воедино кусочки головоломки, если тебе всякий раз приходится переносить фрагменты мозаики со стола на стол?

Детектив-сержант Джеймс Кеннеди с искренним теплом поприветствовал Мюррея, энергично пожав тому руку.

– Ну, ты как, чертяка старый? Все еще за стойкой дежурного штаны просиживаешь? Участок в районе Лоуэр-Мидс, верно?

– Именно.

– Да уж, не хотел бы я оказаться на твоем месте. – Джеймс пожал плечами. – Вот выйду на пенсию – и ноги моей здесь не будет. Ни за какие коврижки больше в полиции работать не стану. Дежурить на Рождество, когда мог бы дома сидеть и смотреть, как малышня подарки разворачивает, – нет уж, увольте.

Джеймсу Кеннеди было лет тридцать пять. Он начал свою работу в департаменте за два месяца до выхода Мюррея на пенсию, а теперь уже руководил целым подразделением и, без сомнения, был одним из самых опытных детективов в отделе. Может, он и считал, что после выхода на пенсию – до которого еще оставалось много лет – ни за что не наденет полицейскую форму, но посмотрим, что он скажет, когда это время настанет, подумал Мюррей. После тридцати лет службы в твоей душе оставалась прореха, которую едва ли можно было заполнить чем-то другим.