Татьяна Коган - Кондитер

Мэри без сознания, но я привожу ее в чувство, вылив стакан воды ей на голову. Она стонет и с трудом разлепляет веки. Я не собираюсь нежничать с ней – не после того, как она себя повела. Агрессия вперемежку с возбуждением давит изнутри на мою черепную коробку. Опасность прибавила адреналина, меня трясет, как наркомана при ломке. Если я немедленно не дам выхода своему желанию, оно разорвет меня в клочья.

Хватаю нож, спускаю брюки и раздвигаю малышке ноги. Я не знаю, как выгляжу в этот момент. Убежден, – у меня совсем не такие безумные глаза, какие делают актеры, играя серийных убийц. А может быть и такие. Мне сейчас не до любования перед зеркалом, а спросить у жертвы неловко.

Несколько фрикций, и я почти на грани. Когда в ее мягкий живот вонзается лезвие, и жизнь стремительными толчками вытекает из ее тела, меня выгибает в сокрушительном по силе оргазме. Я падаю прямо на ее мокрое истерзанное тело, и на какое-то мгновение отключаюсь в зашкаливающем экстазе.

Мой мозг перестает работать. Я превращаюсь в чистую эмоцию. Если бы в этот момент мне сообщили, что вскоре прибудет полиция, и нужно немедленно подняться и скрыть следы преступления, я бы попросту отмахнулся. Тягучее, пульсирующее удовольствие лишило меня воли, я обнажен, уязвим, как моллюск в разломанной раковине.

Сейчас меня абсолютно не заботит мое будущее. Я на вершине блаженства. Ради одного этого мгновения можно вынести любое наказание.

Через пять минут меня отпускает.

К полудню субботы коттедж искрится и благоухает свежестью. Грязная одежда, клеенка и веревки сожжены, ножи тщательно вымыты чистящими средствами и возвращены на место.

Прежде чем завернуть Мэри в новую пленку, я обливаю ее средством для прочистки труб – оно уничтожит все следы моего ДНК, если вдруг таковые остались. И хотя я пользовался презервативами, вымываю ее также и изнутри – все отверстия, в которых побывал, – на всякий случай. От трупа разит химией. Я укладываю тело на пленку, закручиваю в тугой рулон, стягиваю концы скотчем, а потом повязываю красивые бантики. Теперь Мэри похожа на большую конфетку в серой обертке. Я планирую оставить ее в безлюдном месте, но на виду, где ее найдут в течение суток, максимум двух.

Переношу сверток в багажник машины, затем снимаю и сжигаю стерильные перчатки. На мне запасной комплект одежды, я вымылся и побрился. Стоит ясный погожий день, слепит солнце, и сугробы под его лучами празднично поблескивают. У меня отличное настроение и избыток энергии. Я словно сбросил старую кожу, заново родился.

До обеда я рисую и слушаю музыку, а потом отрубаюсь до самого вечера. В десятом часу просыпаюсь голодный, как зверь. Почти сутки у меня во рту ни крошки. Прыгаю в машину, доезжаю по навигатору до ближайшей точки фаст-фуда и заказываю двойной гамбургер, жареную картошку и бутылку колы. Нашего повара Ильдара хватил бы удар, узнай он о моем ужине.

Сижу за высоким столиком у окна, за которым виднеется часть заправки и зад моей припаркованной тачки. Иногда мимо кто-то проходит, и каждый раз мои внутренности сжимаются в узел от сладостной истомы: в багажнике, в каких-то сантиметрах от случайного прохожего, спрятана очаровательная конфетка. Но поделюсь я ею не раньше, чем доем свой жирный, сочный бургер с маринованным огурцом, салатным листом, сыром, луком и оливками.

Вибрирует мой телефон. Я отвечаю на видеозвонок. Сестра обвинительно тычет пальцем в экран:

– Семечка, ну где же ты? Мы с Фаней очень соскучились!

Фаня или Митрофан – это ее любимый кот. Огромная пушистая ряха, лишенная какого-либо намека на интеллект. Впрочем, когда дело касается еды, между его увенчанных кисточками ушей пробуждаются невиданные по силе мыслительные способности. У него в свободном доступе сушка и дважды в день – влажный корм, однако ж Митрофан все равно стремится отведать все находящееся в поле его зрения съедобное (или то, что он считает таковым) – будь то яблоко, туалетная бумага, авокадо, шелестящая обертка от конфеты или чипсы. Если ему приспичит, он догадается, как открыть дверцу шкафа, чтобы добраться до любимого угощения.

Предвосхищая ваш вопрос, отвечу: нет, животных я в детстве не мучил. Я читал, что многие серийные убийцы начинали именно с этого, но во мне, вероятно, отсутствует какой-то ген, отвечающий за безраздельную жестокость. Мне никогда не хотелось вредить кошкам, собакам и всему остальному зверью. Животные слабее человека. Глупее и наивнее. Нет никакой чести лишать жизни того, кого ты во всем превосходишь. А вот практически любой хомо сапиенс старше восемнадцати уже является достойным противником. Фактически, все люди равны, и если кто-то проигрывает мне – то только потому, что плохо старался. Не готовился. Не брал в расчет, что жизнь бывает непредсказуемой, и вокруг полно ненормальных вроде меня, которые только и ищут момента, чтобы выпотрошить тебя, как куренка.