Стюарт Тёртон - Семь смертей Эвелины Хардкасл

Все это Хардкасл излагает бесстрастно, не выказывая никаких эмоций. Его равнодушие поразительно. Еще час назад я полагал, что в этом виновата смерть Томаса, опустошившая душу отца, но теперь понимаю, что он всегда был бесчувственным. Его душой владеет одно лишь корыстолюбие.

– Как вы узнали правду? – спрашиваю я.

– По чистой случайности, – отвечает он, опираясь ладонями о подоконник. – Вышел прогуляться по лесу, наткнулся на Хелену с Карвером. Они обсуждали будущее ребенка. Она во всем призналась.

– Почему же вы не развелись?

– А зачем? Чтобы всем сообщить о моем позоре? – восклицает он. – Внебрачным ребенком сегодня никого не удивишь, а вот если бы узнали, что лорда Питера Хардкасла наградил рогами простой садовник, то случился бы скандал. А этого никак нельзя допустить.

– И что потом, после того, как вы узнали об измене?

– Я отказал Карверу от места, велел ему убраться из имения.

– И он в отместку убил Томаса?

– Совершенно верно. Он на меня обозлился и… и… – Глаза его подернуты пьяной дымкой – все утро он опустошает стакан за стаканом. – Спустя несколько месяцев к Хелене явился Стэнуин и потребовал денег за молчание. Понимаете, Дэнс, он не шантажирует меня напрямую. Он угрожает Хелене, а вместе с ней – и моей репутации. Естественно, я ему плачу.

– А как же Майкл, Эвелина и Каннингем? Им это известно?

– Насколько я знаю, нет. Такой секрет детям не расскажешь, они его тут же выболтают.

– Откуда Стэнуин об этом узнал?

– Вот уже девятнадцать лет я задаю себе этот вопрос, но по-прежнему не нахожу ответа. Может быть, он дружил с Карвером или слуги что-то пронюхали – они же всегда собирают сплетни. Так что я в безвыходном положении. Если об этом станет известно, то моя репутация будет уничтожена. Рейвенкорт не любит скандалов, он не возьмет в жены девушку из семейства, о котором пишут во всех газетах. – В пьяном голосе звучит злоба. Хардкасл наставляет на меня палец. – Сделайте так, чтобы Эвелина осталась жива, и я исполню любую вашу просьбу. Я не желаю лишаться состояния из-за этой сучки, Дэнс. Не желаю!

Питер Хардкасл пьяно мрачнеет, крепко сжимает бокал, словно боится, что его отберут. Я понимаю, что дальше разговаривать с ним бесполезно, беру яблоко из вазы на столе, невнятно бормочу какие-то извинения и выхожу из комнаты, закрыв за собой дверь, чтобы он не заметил, как я поднимаюсь по лестнице. Мне надо поговорить с Голдом, и хочется избежать лишних расспросов.

На верхней лестничной площадке меня встречает сквозняк, кружит в воздухе, пробирается сквозь трещины в стеклах и в щели под дверями, шуршит листьями на полу. Вспоминаю, как этим же коридором Эвелина вела меня, в обличье Себастьяна Белла, навещать дворецкого. Странно представлять их здесь, странно сознавать, что Белл и я – один и тот же человек. Его трусость мне претит, но сейчас, по прошествии некоторого времени, я от него отдаляюсь. Он кажется чем-то вроде нелепой истории, подслушанной на вечеринке. Чужой конфуз.

Дэнс презирает таких, как Белл, но я не сужу его строго. Я понятия не имею, кто я за пределами Блэкхита, как я мыслю сам по себе, а не в чьем-нибудь уме. Кто знает, может быть, я ничем не лучше Белла. Да и потом, чем он плох? Я завидую его способности сочувствовать и сопереживать точно так же, как завидую острому уму Рейвенкорта или мудрой проницательности Дэнса. Если я сохраню в себе эти качества за пределами Блэкхита, то смогу гордиться собой.

Убедившись, что в коридоре больше никого нет, я вхожу в комнату, где к потолку вздернут, как на дыбу, Грегори Голд. Он что-то бормочет, содрогается от боли, пытается сбежать от какого-то неведомого кошмара. Мне хочется освободить его от пут, но Анна по какой-то причине оставила его в таком состоянии.

Тем не менее мне нужно с ним поговорить. Я трясу его – сначала осторожно, потом сильнее.

Ничего не происходит.

Даю ему пощечину, обливаю водой из кувшина, но Голд не шевелится. Это ужасно. Ему не дает очнуться сильнодействующее снотворное доктора Дикки. Меня мутит, кровь застывает в жилах. До сих пор ужасы, ждущие меня в будущем, представлялись смутными, расплывчатыми тенями во мраке. А сейчас я вижу себя, свою дальнейшую участь. Встаю на цыпочки, отворачиваю рукава сорочки, разглядываю порезы на руках, которые он показывал мне ночью.

– Не выходите из кареты, – шепчу я, вспомнив его предостережение.

– Отойдите от него, – произносит Анна у меня за спиной. – И повернитесь. Медленно. Я не стану просить дважды.