Стюарт Тёртон - Семь смертей Эвелины Хардкасл

– А зачем сюда отправили дворецкого? – спрашиваю я у Эвелины, которая раздумывает, в какую дверь войти – справа или слева от нас. – Неужели не нашлось места поудобнее?

– В доме свободных комнат не осталось, а доктор Дикки сказал, что пациенту требуется тишина, покой и тепло. Как ни странно, здесь ему лучше всего. Наверное, нам сюда, – говорит она, легонько стучит в дверь и, не дождавшись ответа, распахивает ее.

Высокий мужчина в перемазанной углем рубахе подвешен за связанные руки на потолочный крюк и едва касается носками пола. Он без сознания, голова безвольно поникла, темные кудри закрывают окровавленное лицо.

– Нет, не сюда. В соседнюю комнату, – равнодушно произносит Эвелина.

– Что за чертовщина?! – восклицаю я, в страхе отступая на шаг. – Кто это?

– Грегори Голд, тот самый, кто поколотил дворецкого, – говорит Эвелина, разглядывая его, как бабочку, пришпиленную к пробковой дощечке. – На войне дворецкий был отцовским денщиком. Судя по всему, отец воспринял нанесенные ему побои как личное оскорбление.

– Как личное оскорбление? Да беднягу вздернули, как свиную тушу на бойне!

– Ну, отец никогда не отличался ни хорошими манерами, ни большим умом. – Она пожимает плечами. – Подозреваю, что одного без другого не бывает.

Впервые после того, как я пришел в себя, во мне вскипает возмущение. Какие бы преступления ни совершил этот человек, справедливое наказание вряд ли подразумевает веревки и запертую комнату.

– Нельзя это так оставлять, – настаиваю я. – Это бесчеловечно.

– Он сам поступил бесчеловечно, – холодно замечает Эвелина. – Мать пригласила Голда, чтобы он отреставрировал несколько фамильных портретов. Он с дворецким незнаком, но сегодня утром набросился на него с кочергой и избил до полусмерти. Честное слово, Себастьян, он заслуживает большей кары.

– И что с ним будет?

– Приедет констебль из деревни. – Эвелина выталкивает меня из комнатушки, закрывает за собой дверь и с прежним дружелюбием поясняет: – Отец разгневался и решил преподать Голду урок, только и всего. Вот, нам сюда.

Она открывает дверь напротив, и мы входим в небольшую комнату с белеными стенами и единственным, давно не мытым окном. Здесь нет сквозняков, а в очаге горит огонь; рядом аккуратно сложены дрова. В углу стоит железная кровать, под серым одеялом виднеются бесформенные очертания дворецкого. Я его узнаю: это тот самый человек с обожженным лицом, который утром впустил меня в особняк.

Эвелина сказала правду, он жестоко избит. Лицо покрыто жуткими синяками и ссадинами, на подушке пятна засохшей крови. Я бы принял его за труп, только он что-то бессвязно бормочет в забытьи.

В деревянном кресле у кровати сидит служанка с открытой книгой на коленях. Ей года двадцать три, не больше, a сама она крохотная, какого-то карманного размера; из-под белого чепца выбиваются светлые пряди. Она замечает нас, захлопывает книгу и торопливо вскакивает с кресла, разглаживая белый передник.

– Мисс Эвелина, – лепечет она, потупившись, – мы вас не ждали.

– Моему другу надо поговорить с мистером Коллинзом, – объясняет Эвелина.

Служанка мимолетно обращает ко мне карие глаза и тут же их опускает.

– Прошу прощения, мисс, он все утро лежит пластом, – говорит служанка. – Доктор дал ему какое-то снотворное.

– А можно его разбудить?

– Я не пробовала, мисс, но вот когда вы по лестнице поднимались, ступеньки очень громко скрипели, только он даже не шелохнулся. Хотя этот скрип и мертвого разбудит, а его вот никак.

Служанка опять глядит на меня, и на этот раз в карих глазах сквозит какое-то узнавание, впрочем она тут же возвращается к изучению половиц.

– Простите, мы с вами знакомы? – спрашиваю я.

– Нет, сэр, что вы! Просто… Я вам вчера за ужином прислуживала.

– Это вы принесли мне записку? – обрадованно говорю я.

– Нет, сэр, не я. Мадлен.

– Мадлен?

– Моя камеристка, – поясняет Эвелина. – Слуг не хватает, поэтому вчера я отправила ее помогать на кухне. – Взглянув на свои наручные часики, она добавляет: – Как раз сейчас она понесла обед охотникам, к трем пополудни вернется, и тогда мы ее вместе расспросим.

Я снова обращаюсь к служанке:

– А вы еще что-нибудь знаете о записке? Например, что в ней говорилось?

Служанка мотает головой, до боли сжимает руки. Похоже, бедняжке неловко, и мне становится ее жаль. Я благодарю ее и прощаюсь.

Мы идем по подъездной аллее к деревне, с каждым шагом деревья смыкаются все ближе. В моем воображении аллея представлялась совсем другой. На карте в кабинете она выглядела плодом великих трудов, широким проспектом, прорубленным сквозь чащу леса. На самом деле аллея – грунтовая дорога, изрытая колдобинами и усыпанная ветками и сучьями. Судя по всему, Хардкаслы вели долгие переговоры с непокоренным лесом, но выторговали у упрямого соседа лишь мелкие уступки.