Агата Горай - Забыть нельзя помнить

Я смотрю на свои изношенные ботинки, в которых уже давно не чувствую ног, растираю ладонями плечи и понимаю, что предложение незнакомки просто счастье. Мне некуда идти. Меня никто нигде не ждет. Почему бы и нет?

– Я согласна, – шепчу и тут же беру в руки рюкзак.

– Вот и чудненько! – Психологиня расплывается в широкой улыбке и хватает со скамейки свою сумочку. – Поужинаем, выпьем по рюмке «чаю», согреемся, наговоримся вволю. Чует мое сердце, что в твоем еще ой как много всего схоронено.

– Что есть, то есть.

Красный рычащий зверь начинает тормозить за несколько метров до остановки, а мы с Психологиней готовимся запрыгивать в него чуть ли не на ходу.

Я в последний раз обвожу взглядом серые заборы «Касатки» и ловлю себя на мысли, что больше никогда не хочу даже проходить рядом. Мне не было плохо за стенами из серого кирпича, но жизнью это не назовешь. Проведя на свежем воздухе и теплом солнце несколько часов, тщательно покопавшись в прошлом, во мне наконец начало пробиваться наружу желание жить. Два года я будто была похоронена в склепе, но случилось чудо – человеческое участие незнакомки и самые обычные земные прелести спровоцировали трещины в нем, и еще немного – мой склеп может развалиться полностью.

Стоило автобусу притормозить и едва распахнуть дверь, мы тут же запрыгнули в салон. Свободных мест, как ни странно, не оказалось. Стоя плечо о плечо с такими же стоячими пассажирами, мы не спеша покидали границы «Касатки».

– О, Евдокия Кудряшова несется, – с улыбкой на губах, глядя в окно, констатировала Психологиня, я тоже с любопытством уставилась на бежавшую позади автобуса женщину, похожую на жирафа. – Это ж надо – досидеться до последнего, чтоб потом скакать, как раненая лань. Вот дура. Да не догонишь, не догонишь!

Кричит моя новая знакомая, абсолютно не смущаясь по поводу того, что в автобусе, кроме нее, еще пара десятков человек. Я молчу и виновато опускаю в пол глаза, когда ловлю на нас осуждающие недовольные взгляды.

За окном меняются пейзажи – поля, леса, березовые рощи, села, а страшный зверь по кличке «автобус» медленно, но уверенно везет нас в заданном направлении. На протяжении всего пути одни пассажиры сменяются другими, не прошло и часа, как мы с моей новой знакомой уселись на освободившиеся места.

– Знаешь, с тобой ведь все более или менее понятно, – нарушает покой Психологиня. – Наивный, глупый ребенок, по неопытности сотворивший страшный проступок. Но что не так было с твоими родителями? Взрослые образованные люди – и такое творить?! Их что, волки воспитали? Хотя нет, волки за своих щенков любого порвут. Тогда кто лишил их способности быть людьми?

– Хотелось бы мне найти ответы на эти вопросы, но у меня это не выходит. Больше двух лет я думаю об этом и не вижу ответов. Возможно, мне сложно хоть как-то понять их поступки, потому что ни мать, ни отец никогда не рассказывали о своем прошлом. У меня никогда не было бабушек и дедушек, теть и дядь, братьев и сестер. В наш поселок как папа, так и мама прибыли на работу по назначению вуза, а о том, где прошло их детство, кто и как их воспитывал, никому не было известно. Уверена, все ответы кроются в их детстве, вот только нет у меня возможности заглянуть в их прошлое, а расспрашивать уже некого.

«У меня никогда не будет детей! Никогда-никогда-никогда-никогда-никогда-никогда…» – пульсирует в голове, в то время как очередная рубаха одного из шести братьев достирана. Костяшки пальцев разодраны до крови, по сути, вот уже пять лет они не заживают.

Война давно закончилась, но кому от этого легче? Сорок пятый отнял у меня и отца, и мать, и двоих старших братьев, а двоих сделал инвалидами.

Подумать только, мать рожала практически каждый год. Двенадцать детей! Двенадцать! И это те, кто выжил, но были и выкидыши. Сколько их было, известно одной маме, а я знаю одно – быть хранительницей домашнего очага в четырнадцать – обстирывать, кормить, поддерживать порядок в доме – невыносимо тяжело. А еще знаю, что последняя из сестер, неофициальное имя которой Смерть, а в быту Маруся, убила нашу плодовитую, как земля на сорняки, мать. Мать не пришла в себя после последних родов. Отца забрала война, но ему удалось обрюхатить маму в последний раз, когда всего на три дня он появился дома осенью сорок четвертого. Вася и Прокоп тоже не вернулись с фронта – одному было двадцать три, другому девятнадцать.

Бесконечные ведра еды, нескончаемые горы грязного белья, собственный огород и государственные паи и нормативы – вся моя жизнь. День начинается в пять утра, а заканчивается в десять вечера, если повезет. Откуда берутся силы – не знаю, но степень ответственности за трех младших сестер и двоих братьев-инвалидов не позволяет расслабиться. Я старшая женщина в семье, и хоть до совершеннолетия далеко, повзрослеть пришлось вразрез со свидетельством о рождении.