Крэйг С Залер - Духи рваной земли [litres]

Такие вот иллюзии – питаемые алкоголем и отчаянием – и превращают игрока поневоле, подобного мне, в человека, готового рисковать деньгами, которые даже не принадлежат ему.

(Редакторы потребовали отметить, что ни депрессия, ни опьянение, ни отчаяние не могут оправдать моего недостойного поведения.)

Я вошел в казино и сразу же направился к столу для блэкджека, игры, которую я хорошо знал и в которой достиг некоторого скромного уровня мастерства. Во время игры лицо мое краснело, и я чувствовал себя так, словно не контролировал свои действия, словно мое тело стало автоматом, за которым я наблюдал со стороны . Уже через тридцать минут мой остаток сократился наполовину, до трехсот десяти долларов.

За столом для покера сидел мужчина, которого я видел в церкви, и двое незнакомцев. В продолжавшейся около часа игре я в примерно равной мере выигрывал и проигрывал. Затем к нашей компании присоединился поразительной наружности хорошо одетый одноглазый джентльмен, выглядевший моложе, чем позволяли предположить его белые волосы.

У Иветты свело живот.

Одноглазый джентльмен представился как Грис, что, полагаю, в переводе с испанского означает «серый», но фамилии не назвал. Он также заявил, что происходит из Испании, хотя совершенное владение нашим языком ни в коей мере не выдавало в нем иностранца. Один из игроков, толстенький чудаковатый старикашка в треснувших очках, поднялся со стула и удалился, явно показывая свое отношение к небольшой ссоре, случившейся несколько лет назад между Америкой и Испанией.

Мы сыграли еще несколько партий, в которых я потерял сто долларов, тогда как Грис выиграл вдвое больше. Видя мое беспокойство, он угостил меня выпивкой и посоветовал уйти, пока я не проиграл еще больше. Я поблагодарил его за угощение и совет, выпил бурбона и продолжил спускать наши сбережения, сократив их до шестидесяти долларов, что составляло менее десяти процентов той суммы, с которой я пришел в казино двумя часами ранее. Мое отчаяние не знало границ .

Грис забрал выигрыш, оказавшийся весьма значительным, и пригласил меня в гостиную, где какой-то старик играл на пианино, а женщина-негритянка исполняла чечетку в деревянной обуви. Я принял приглашение.

Испанец купил мне еще один бурбон, от которого я сначала отказался, но потом выпил. После этого он спросил, что меня беспокоит. Я рассказал обо всем, что случилось со мной за последний месяц. Признание далось легко. Я рассказывал о своих бедах, изливал горести незнакомцу, человеку не бывшему частью моей повседневной жизни и выказавшему по отношению ко мне необычайную доброту.

– У вас есть фотография вашей жены? – осведомился Грис, когда я облегчил душу изложением своих несчастий. Взгляд его при этом ни на секунду не оставлял бешено стучащих ног чернокожей танцовщицы.

Я достал из жилетки бумажник, а из него – фотографию, сделанную на нашей свадьбе, в самый счастливый день моей жизни . Взяв снимок, испанец смотрел на него ровно столько, сколько потребовалось негритянке, чтобы отбить восемь тактов своими деревянными башмаками.

Он вернул мне фотографию.

– Она очень красивая.

– Красивее женщины в мире нет .

– Вернемся к покерному столу? – предложил Грис.

Разница между шестьюдесятью долларами и полным банкротством ничтожна, и я согласился, обратившись по пути к Господу с молчаливым обещанием, надеясь на божественное вмешательство.

Прошло совсем немного времени, и от моих денег не осталось ничего. Я сидел, уставившись, словно идиот, в пустоту.

Грис сложил из голубых покерных фишек столбик в две сотни долларов и сдвинул его через стол ко мне.

– Buena suerte, – сказал он, «удачи».

Я поблагодарил его за щедрый дар и с поразительной быстротой проиграл и эти деньги.

Решив вернуться домой и наконец открыть тебе все, я поднялся со стула, забрал пиджак и отвернулся от покерного стола.

– Мистер Апфилд.

Передо мной стоял мой благодетель.

– Пожалуйста, подождите меня в той гостиной. Я сейчас приду.

Мне ничего не осталось, как согласиться. Я отправился туда и сел, представляя выражение твоего лица, когда ты узнаешь о нашем финансовом крахе и моем постыдном поведении. На столе появился еще один бурбон, но я не стал пить, потому что не желал более отвлекаться и хотел только вернуться домой.