Евгений Сафронов - Экспедиция. Бабушки офлайн

— В противогазе будешь все время, пока здесь работаешь. И бронежилет — чтоб надел и не снимал. Это первое. Второе позже скажу. Пшел выполнять, — вообще Сохеев был большой выдумщик на наказания. Поговаривали, что несколько дембельских поколений тому назад кто-то из срочников повесился в туалете из-за сохеевских выдумок. Но это были только слухи, а противогаз, который запрещено снимать целых семь часов подряд, — вот это реальность. Врагу не пожелаешь такого…

Как там Стариков сказал: «Жизнь — боль?».

— Сука он, этот Леша, — решил по-тяжелому опьяневший Будов. — И Наташка такая же. И мать… Нет, мать свою ты, Будов, не трогай. Для солдата — это святое. О мертвых ведь как — только хорошее можно…

Петька повернул чугунную голову в сторону творчества графферов, и человеческая фигура, чернеющая на остановочной стене, показалась ему до боли знакомой.

— Да это же Сохеев! Он, он. Ух ты, гнида! — заревел Петька и, сжав опустевший стеклянный флакон, с размаху швырнул в ненавистного сержанта. Из-за резкого движения рукой его пьяное тело не смогло удержаться на бруске лавки и скользнуло вниз. Затылок Будова неудачно встретился с железным основанием лавочки. Петька вздрогнул и, обмякнув, распластался на заиндевевшем бетоне.

— Аннушка Златоуст, спаси и сохрани! Спаси и сохрани, святая заступница… — баба Поля привычно перекрестила дверь и оба окна спальни, выходящие «в улицу». После тщательно наложила еще три креста на угол, откуда прошлой зимой чудилось.

— Детишки какие-то зовут и зовут, Катерин… — рассказывала она своей подруге, живущей за две улицы на Новой линии.

— Эт какие-такие детишки, Полин? Что за чудеса? — тетя Катя лет десять проработала техничкой в местной школе и почиталась в Астрадамовке за грамотную. К бабе Поле, которая была намного старше ее, она относилась покровительственно, часто советовала и направляла.

— Подлинно чудеса, — быстро закивала седой головой ее сухонькая собеседница. — Вот, Кать, веришь, нет ли: лежу ночью, а уж часа два пропикало, ага, и вот с угла-те, где иконы, слышу — детские голосочки. Один кричит вроде: «Поля-а-а! Поля-аа». Я лежу — ни жива ни мертва. А он опять. И знаешь: голос-то вроде как Петьки, это сына мово старшого…

— Совсем сбрендила, старуха! — ворчливо, но по-доброму заключила благоразумная соседка. — С одинокой-то жизни и не такое представится. Ведь какой год не заявляются, сыновья-то твои? Оболтусы оба.

— Седьмой годик пошел уж, Катерин… — баба Поля наморщила маленький нос, будто от возобновившейся зубной боли.

— И не пишут-не звонят?

— Они, може, и желали бы, да уж адрес-то не помнят, наверно. А телефон-то у меня лишь третий год как поставили.

— Же-ла-али, — передразнила тетя Катя и, махнув рукой куда-то в сторону, повела приятельницу в свою избу пить чай. — Держи карман шире, как же. Если бы захотели — давно бы приехали. Оболтусы…

Помолившись своей любимой святой, баба Поля вытянула худые холодные ноги на кровати и задремала. Она спала неглубоко, так как привыкла за последние годы прислушиваться: а вдруг зазвонят или постучит кто? А может, Петечка с Самары приедет, а она и не услышит! Петя работает в Курумоче в аэропорту, должность большая, — она всё забывала, как называется. Ему некогда — вот он и не едет. Зря Катька оговаривает его и оболтусом зовет… Впрочем, за Петра она беспокоилась меньше, чем за младшего. Петечка всегда был большой, надежный — такой где хошь устроится и дорогу себе пробьет. А вот Федя — тот кто? Гармонист, одним словом. Она видела младшего сына в последний раз лет шесть назад — перед его отъездом в Новосибирск. До сих пор ей помнилась его синяя рубашка и серый, отцовский «спинжачок», в котором она его провожала.

— Как доберусь, мамк, напишу! Всё, мол, в порядке, доехал, устроился. Всё путем будет, не переживай, — уговаривал он плачущую мать, торопливо прощаясь.

Он и написал. Один раз. Письмо было короткое, на полстранички — ровно, как он и обещал: приехал, дескать, ищу работу, не переживай. Баба Поля это письмо хранила в полиэтиленовом пакете вместе с лекарствами. Таблетки она пила часто, часто и читала-плакала над письмом.

***

Большой дымчатый кот приходил к ней сначала редко, а потом повадился наваливаться на ноги и грудь еженощно.

— Вот дыхнуть не могу, ей-богу! Мочи нет. И ведь дымчатый, мохнатый — сроду никогда такого не бывало, Кать. Неужто домовой? — в очередной раз докладывалась она соседке.