Евгений Сафронов - Экспедиция. Бабушки офлайн

Девушка неопределенно пожала плечами, что для любого фольклориста всегда означает одно: «Пишите, Шура, пишите!».

— У моей мамы… Ей операцию делали серьезную — ну по женской части. И анестезия пошла как-то неудачно. И вот ей привиделось, она мне сама много раз рассказывала: «Вижу планету какую-то необитаемую, вот всю в рытвинах и кратерах. Вот как Луну или Марс по телевизору иногда показывают, вот такая же. И меня, говорит, кто-то большой и очень неприятный — в накидках или плащах грязно-желтого, темного такого цвета, с ногами-копытцами и глаза у них красноватые, — вот они маму мою в гроб заколачивают. Я, говорит, кричу: «Нельзя меня хоронить! Я же живая!». А они смеются, вот хохочут страшно — у мамы до сих пор, когда она про это рассказывает, мурашки по телу бегают. Хохочут и кричат с издевкой: «Раз ты живая, тогда вспомни свое имя!». А она никак не может! Пытается-пытается вспомнить — и никак.

Ах, да! Забыла. А поодаль — где-то там, ей не видно, но она знает: падают гробы. Один за другим, с глухим стуком. И каждое падение сопровождает такой голос, гул: «Не заслужила доверия! Не заслужила доверия!». Страшно до одури! И тут, видимо, врач-анестезиолог начал звать ее: «Турская! Турская!» — это фамилия моей мамы. И она вспомнила и сказала этим в плащах: «Вот как меня зовут!». И очнулась.

Девушка замолчала, Лешка тоже не сразу заговорил: всегда так делал, чтобы рассказчики могли что-нибудь еще добавить, если захотят или вспомнят.

— Очень интересно. Спасибо, — спокойно и важно кивнул Стариков, хотя сам был рад новому тексту, как третьеклассник — велосипеду. — А я вам в ответ тоже расскажу одно сновидение, похожее по сюжету. Я записывал его лет шесть назад в Сурском районе. Точнее, это даже не сон, а обмирание. Так называется состояние, когда человек надолго засыпает, ну, знаете, наверное?

— Ага! — очки Ольги заинтересованно блеснули. — Летаргический сон.

— Ну да. В основном, в таких случаях говорят о летаргии. Так вот: мама информантки (ну то есть рассказчицы) обмерла недели на две. Очнулась и говорит: «Побывала я на том свете, дочка!». — «Расскажи, мамк!» — «Да мне не велели много рассказывать-то, а то умру. Но я уж смерти-то не больно боюсь…». И вот она описала, что видела.

Иду, говорит, по полю, а кругом — зелень такая мягкая, пушистая, как паутинка. Встречает меня какой-то мужчина, похожий на Витьку с соседнего села, и ведет к мраморной лестнице, а внизу — вода, ручеек. Перевел он меня через ручей, а сам куда-то делся. Иду дальше и вижу яблоневый сад, а в нем детишки играют, веселятся, поют. Я порадовалась за них, гляжу — с ними вроде как воспитательница. И узнала ее: это Шурка, молоденькая девчонка из нашего села, ее кузовом перерубило — когда грузовик школьный перевернулся. Лет тридцать назад погибла.

«Ты кого здесь ищешь? Тебе здесь нельзя находиться!» — говорит эта Шурка. А сновидица ей отвечает, что ищет, мол, сына своего…

— Как вы интересно рассказываете, — перебила Ольга молодого лектора. — Совсем как моя мама. Она тоже от «я», от «первого лица» чужие сны всегда пересказывает.

— Так все делают, — улыбнулся Лешка. — Уж поверьте мне, я этих текстов наслушался, наисследовался: то и дело скачут от первого лица к третьему. Так вот. Выяснилось, что обмиравшая-то эта давным-давно м-м… по молодости. Сделала аборт, в общем.

Настала Ольгина очередь важно кивать; она как бы подбадривала Лешку, дескать: «Ну что же вы замолчали, любезный Алексей Михайлович? Уж поверьте, мы на третьем курсе не только про аборты слышали!». Голос Будова, собравшегося добавить к этой воображаемой фразе студентки что-то свое — очень срочно-важное — Старикову пришлось подавить усилием воли.

— И вот его-то, неродившегося сына, она пыталась найти. «Это тебе не сюда — надо дальше идти, — говорит Шурка. — Но тебя могут не пустить». А я, говорит, все равно пошла дальше и вижу: за садом-то — черное болото, жижа грязная, вонючая. А там детских головок — кишмя кишат. Гляжу: мой сын, похож он на мужа вроде. А может, и не он. Снова — мой сын, и опять — вроде не он. А я вытащить хочу его из болота, а они-то не пускают… Тут и проснулась.

— А кто же это — «они», которые не пускают? — с легким оттенком разочарования спросила веснушчатая: видимо, она ожидала нечто большее от рассказа Старикова.

— Вот и я своей информантке ровно такой же вопрос задал. «Так, отвечает, — эти самые: мужики какие-то, в балахонах темно-желтых ли, коричневых ли. И с копытцами».

Ольга внимательно посмотрела в глаза Лешке и кивнула. На том и распрощались.