Рэйчел Кейн - Волчья река

Обратно до поселка Стиллхауз-Лейк, где стоит наш дом, мы добираемся без происшествий, хотя я ожидаю всего чего угодно. Мороженое вкусное, и Коннор приходит в отличное настроение, умяв свою порцию и половину порции сестры. Я тревожусь о его пищевых привычках, однако он не так часто ест сладости по утрам, к тому же благодаря метаболизму все еще остается тощим, как швабра. Набирает рост и мускулатуру. Пока еще этот процесс идет медленно, но я вижу, что в ближайшее время можно ждать очередное убыстрение. Хорошо. Это одна из ненормальностей нашей жизни: мне нужно, чтобы мои дети росли быстрее обычного. Так было с того дня, как наши жизни оказались разбиты. Гори в аду, Мэлвин .

Последние несколько лет были нелегкими для Ланни и Коннора. И для меня. Но мне казалось, что мы наконец нашли свой островок покоя. У нас теперь есть Сэм, так же отчаянно готовый защищать их, как и я; он последовал за мной в самую глухомань, чтобы вернуть их. У нас есть дом. У нас есть – по меньшей мере – настороженное принятие со стороны друзей и некоторых соседей.

Но после этого… я не знаю. Просто не знаю.

– Давай я выйду из машины и заберу почту, – говорю я Сэму. – А вы все приготовите ужин, ладно?

– Ладно, но ты понимаешь: это означает, что ты теряешь право голоса.

– Передаю свое право голоса тебе, – отвечаю я. – Что-нибудь полезное?

– Фу-у! – в один голос заявляют мои дети. Я закатываю глаза и машу рукой, показывая, что они могут ехать дальше.

Я воспользовалась проверкой почтового ящика как предлогом, но, остановившись возле него, достаю свой телефон и набираю номер. Когда на том конце линии трубку берет секретарь, я говорю, что мне нужно срочно поговорить с доктором Маркс. Там работают спокойные профессионалы, которые не упускают ничего. Полагаю, мне следовало вложить в это сообщение больше эмоций, но доктор Маркс знает меня. Она поймет смысл этих слов.

Всего через несколько минут мне поступает звонок от Катерины Маркс.

– Гвен, – говорит она, и голос у нее, как всегда, чистый, спокойный, странно умиротворяющий. – Как прошла сегодняшняя телепередача?

– Вы не смотрели?

– Нет, боюсь, я не смогла бы. У меня были клиенты.

– Ну… – Переступаю с ноги на ногу. Теперь, когда я уже говорю по телефону с доктором Маркс, меня вдруг охватывает нежелание сознаваться в случившемся. – Не очень хорошо. Я сделала… то, о чем мы говорили.

– Вы реагировали на камеру?

– Да. – Парадоксально, но едва я признаю́ это, как все воспоминания включаются разом. Я думала, что преодолела это, хотя доктор Маркс предупреждала меня, что эта конкретная часть посттравматического стресса может так и не отпустить меня. Слишком глубоко оно въелось в подсознание. В те сутки в Киллмэн-Крик я верила, действительно верила, что умру от рук Мэлвина Ройяла, как и прочие его жертвы. Замученная до смерти перед камерой, потому что зрители платят, чтобы увидеть это. И вся эта пытка, все это происходило бы перед немигающим оком объектива. – Я продолжаю видеть это снова и снова. Я не могу… не могу контролировать это.

– Вы не хотите встретиться со мной лично?

– Не могу. – И это означает «не хочу». Я хочу спрятаться здесь, дома, вместе с семьей. – Я надеялась, что вы, быть может, сумеете просто…

– Проговорить с вами это? – завершает она с легкой насмешкой в голосе. – Вы на удивление неохотно углублялись в подробности. Хотите сказать, что сейчас вы готовы?

– Да, – говорю я. Но на самом деле это означает «нет». Или «я не знаю». Закрываю глаза. Теплый влажный ветер овевает мое лицо, и я медленно вдыхаю его, потом резко выдыхаю.

Я открываю дверь этим воспоминаниям, и первое, что я вижу, – это мой бывший муж, Мэлвин Ройял, лежащий радом со мной; когда я просыпаюсь, он улыбается мне. Я там. Я ощущаю тяжелую, давящую влажность луизианского воздуха. Запах гниющего дерева, из которого выстроен дом. Сырая, жесткая ночная рубашка, прилипающая к моему телу, принадлежит мертвой женщине.

Я чувствую, как в мои запястья впиваются наручники.

«Нет. НЕТ».

– Гвен?

Открываю рот, но не могу издать ни звука. Отворачиваюсь от этих воспоминаний, засовываю их поглубже, захлопываю металлическую дверь и запираю на карикатурно огромный висячий замок. Но я все еще вижу улыбку Мэлвина – одну улыбку, как у Чеширского Кота, – и смотрящий на меня мертвый стеклянный глаз камеры.

Я видела, как Мэлвин насмерть забил женщину. Он бил ее, пока от нее не осталось ничего. Я не могу вернуться туда.