Уильям Лэндей - Защищая Джейкоба

– Мама, все в порядке. Это просто факт. Если бы он тебя не беспокоил, ты не полезла бы читать про него в Интернете.

– Факт? С чего ты вдруг взял, что это факт?

– Мама, ответь мне на один вопрос: почему люди так любят говорить исключительно о наследовании хороших вещей? Когда ребенок какого-нибудь спортсмена тоже показывает хорошие результаты в спорте, все немедленно начинают твердить, что ребенок унаследовал его талант. И когда у музыканта оказывается музыкальный ребенок, и когда у профессора – умный ребенок и так далее и тому подобное. Так в чем же тогда разница?

– Не знаю, Джейкоб. Но разница есть.

Джонатан – который так долго не подавал голоса, что я почти забыл о нем, – спокойно произнес:

– Разница в том, что быть спортивным, музыкальным и умным – не преступление. Мы должны быть крайне осторожны в таких вещах, иначе начнем сажать людей за то, кто они такие, а не за то, что они делают. История знает множество подобных печальных примеров.

– И что мне делать, если я вот такой?

– Джейкоб, что ты хочешь этим сказать? – Я был ошарашен.

– А что, если у меня есть эта склонность и я ничего не смогу с ней поделать?

– Нет у тебя никакой склонности.

Он покачал головой.

Повисло очень долгое молчание, секунд, наверное, десять, которые показались мне вечностью.

– Джейкоб, – произнес я наконец, – «ген убийцы» – это всего лишь выражение. Метафора. Ты же понимаешь это, правда?

– Не знаю. – Он передернул плечами.

– Джейк, ты неправильно все истолковываешь. Даже если у какого-то убийцы был ребенок, который тоже стал убийцей, никакая генетика тут вовсе ни при чем.

– Ты-то откуда знаешь?

– О Джейкоб, я много об этом думал, поверь мне, очень-очень много об этом думал. Генетика не может иметь к этому никакого отношения. Логика у меня примерно такая: если бы у Йо-Йо Ма [8] Йо-Йо Ма – американский виолончелист китайского происхождения, начал выступать в пятилетнем возрасте. был сын, он не умел бы играть на виолончели с рождения. Ему пришлось бы учиться этому с нуля точно так же, как всем остальным. Максимум, что ты можешь унаследовать, – это талант, потенциал. А уж что ты с этим сделаешь, кем станешь, это зависит только от тебя самого.

– А ты унаследовал талант своего отца?

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Посмотри на меня. Посмотри на мою жизнь, как отметил Джонатан. Ты прожил рядом со мной четырнадцать лет. Ты хоть раз видел, чтобы я поднял на кого-нибудь руку? Хоть раз в жизни?

Он снова пожал плечами. Мои доводы явно не произвели на него никакого впечатления.

– Может, ты просто так и не научился играть на своей виолончели. Это еще не значит, что у тебя нет таланта.

– Джейкоб, что ты хочешь от меня услышать? Доказать подобную вещь невозможно.

– Знаю. Это и моя проблема тоже. Откуда мне знать, есть у меня эта склонность или нет?

– Нет у тебя никакой склонности.

– Вот что я тебе скажу, папа: думаю, ты отлично знаешь, что я сейчас чувствую. Я прекрасно понимаю, почему ты никогда ничего никому об этом не говорил. Вовсе не из-за того, что кто-то мог про тебя подумать.

Джейкоб откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе, давая понять, что разговор окончен. Он ухватился за идею гена убийцы, и, думаю, с тех пор она уже не выходила у него из головы. Я тоже не стал продолжать эту тему. Не имело никакого смысла вещать ему о безграничности человеческого потенциала. Он принадлежал к тому поколению, которое инстинктивно предпочитало научное знание избитым истинам. Мой сын, как никто другой, знал, что происходит, когда наука сталкивается с магическим мышлением.

От природы я совсем не бегун. Слишком тяжеловесный, слишком крупный и неповоротливый. У меня телосложение мясника. И, честно говоря, бег не доставляет мне ровным счетом никакого удовольствия. Я занимаюсь им по необходимости. Если не бегаю, то тут же начинаю набирать вес – эту несчастливую склонность я унаследовал от родни со стороны матери – коренастых и ширококостных крестьян, выходцев из Восточной Европы, Шотландии и прочих неведомых мест. Поэтому практически каждое утро в шесть или в половину седьмого утра я грузно трусил по улицам и беговым дорожкам парка Колд-Спринг, пока не наматывал свои ежедневные три мили.

Я был полон решимости продолжать делать это даже после того, как Джейкобу было предъявлено обвинение. Соседи, без сомнения, предпочли бы, чтобы никто из нас, Барберов, не показывался на улице, особенно в парке Колд-Спринг. Я до некоторой степени пошел им навстречу. Бегал рано утром, ни к кому не приближался, а когда все же случалось пробегать мимо другого бегуна, движущегося во встречном направлении, низко наклонял голову. И разумеется, никогда не бегал поблизости от места преступления. Я решил, что буду держаться за этот ритуал из прошлой жизни, просто ради того, чтобы не сойти с ума.