Себастьян Фитцек - Пациент особой клиники [litres]

Наступил тот самый момент, который по совету контролера надо было использовать, чтобы сбежать от нападавшего. Однако такой возможности у Тилля не было, и он решил спасать свою жизнь не бегством, а разговором.

– Я отвечу, скажи мне только почему, – заявил он.

– Что почему?

– Что ты имеешь против меня?

– За один только этот вопрос ты заслуживаешь смерти!

С этими словами Армин схватил Тилля за повязку, нагнул его голову назад и собирался уже запихать в качестве кляпа носок в его окровавленный рот. Однако Беркхоффу все же удалось задать Вольфу очередной вопрос:

– И вообще, откуда ты меня знаешь?

Эта фраза, казалось, сбила Армина с толку еще больше, чем упоминание о его матери.

– Я знаю всех таких типов, как ты, – наконец ответил он. – Всех вас, засранцев, во всем мире. Все вы одинаковы!

– И все же откуда?

– Откуда я тебя знаю?

Тилль кивнул.

К его облегчению, вопросы, казалось, возымели действие, и Армин вторично был сбит с толку. Он отпустил голову Беркхоффа и даже отступил на шаг. Вольф почесал шею и нахмурил лоб, словно всерьез задумался над ответом, а когда его произнес, то смысл сказанного Тилль не понял.

– Мой отец был исследователем, – заявил Армин.

– Кем? – переспросил Тилль и тут же чуть было не откусил себе язык.

«Хватит трепаться, идиот! – мысленно сказал он сам себе. – Дай ему возможность говорить! Не прерывай его!»

Вольф на секунду рассмеялся, а затем зло сказал:

– Ты понятия не имеешь, о чем я говорю, да? Хорошо, сейчас я помогу тебе прочистить мозги!

С этими словами он ударил Тилля ногой в промежность, и Беркхоффа пронзила такая острая боль, которая не шла ни в какое сравнение с той, что могла бы возникнуть, если бы на него вылили зажигательную смесь и подожгли ее. Боль походила на запертое дикое животное, пытавшееся в панике вырваться на свободу, бросаясь во все стороны.

У него перехватило дыхание. Он взвыл и захрипел одновременно, стараясь прижать ладони к больному месту, но это помогало так же, как опрыскивание водой из маленького пульверизатора в борьбе с огненным валом пожарища, бушевавшего во всей нижней части его живота. Не помогали ни руки, ни попытка придать себе другую позу. Здесь мог выручить только укол обезболивающего прямо в яички.

– Вот это правильно! – захохотал Армин. – Подержись в последний раз за свои яйца, ведь они тебе, Винтер, больше никогда не понадобятся. А пока ты обжимаешь свои мягкие части, возможно, тебе будет проще понять, как мне пришлось страдать из-за таких засранцев, как ты.

Мир, и без того сузившийся для Тилля до размеров камеры площадью в девять квадратных метров, наполнился неописуемыми мучениями и начал, ко всему прочему, вращаться, как вагончик в карусели. Во рту он ощущал привкус соляной кислоты, что, вероятно, было связано с тем, что его только что стошнило. Однако это было только предположением.

Его собственное «Я» расщепилось на две половинки, причем одна из них плавала в море боли, а другая витала где-то рядом. При этом, словно шум прибоя, откуда-то издалека до него доносился голос Армина Вольфа:

– Как я уже говорил, мой отец был исследователем, и основной областью его исследований являлась боль. Он хотел выяснить, насколько его сын может противостоять ей. Из университета его выгнали, поскольку папаша проявлял слишком большой интерес к различным частям трупов при изучении патологии. Даже бундесвер не захотел видеть его в качестве студента-медика. Поэтому ему пришлось учиться на дому, а самым его любимым учебным объектом был я.

Тут Армин Вольф наклонился к Тиллю и даже ухмыльнулся.

– Ну что, боль утихает? – спросил он и по-отцовски похлопал Беркхоффа по плечу.

Тилль же лежал на боку и учащенно дышал, испытывая что-то наподобие схваток при родах.

– А вот мой папа не давал боли утихать, – продолжал откровенничать Армин. – В частности, он хотел поэкспериментировать, как долго его мальчик сможет выдержать, не ходя в туалет. Для этого папа привел меня в свою мастерскую в подвале, привязал к железной кровати и перетянул мой маленький член проклятым шпагатом.

Сказав это, Армин распрямился и принялся ходить взад-вперед перед Тиллем, который в тот момент был уверен, что больше в своей жизни не сможет сделать ни шагу.

– Через день я сходил от боли с ума и кричал, зовя свою мать. Но она не пришла, а через шестьдесят три часа мой мочевой пузырь лопнул.

«О боже!» – подумал Тилль.

Если то, что сказал этот сумасшедший, являлось правдой, то те муки, которые Беркхофф только что пережил, не шли ни в какое сравнение с тем, что довелось испытать Армину, когда он был маленьким мальчиком.