Марк Эльсберг - Блэкаут

– Я хочу спагетти!

Мари закатила глаза. Лекарство ей помогло, и жар уже спал.

– Ты же видишь, что плита не работает. Как я нагрею воду для макарон? В камине?

При этом, как считал Боллар, для детей все складывалось не худшим образом. Им не нужно было ходить в школу, они могли играть целыми днями, и в сложившихся условиях родители были к ним более снисходительны.

– Все равно! И я хочу посмотреть телевизор!

– Бернадетта, довольно!

– Нет, нет, нет!

Она спрыгнула со стула и выбежала с кухни.

Франсуа видел отчаяние в глазах жены. Он встал и пошел за дочерью. Бернадетта сидела в гостиной перед камином и сосредоточенно расчесывала куклу. Только выпяченная нижняя губа выдавала ее упрямство.

Боллар сел на пол рядом с ней:

– Послушай, милая…

Дочь опустила голову и нахмурила брови, выпятила еще дальше нижнюю губу и с удвоенным усердием принялась чесать куклу.

– Понимаю, все не так просто, но мы…

Бернадетта всхлипнула, и Франсуа увидел, как дрожат ее маленькие плечи. Прежде он за ней такого не замечал. Девочка плакала не от злости или упрямства. «Дети, может, и не вполне понимают, что происходит, – думал он, – но все чувствуют». Их растерянность, напряженность и страх. Отец погладил ее и обнял. Рыдания сотрясали хрупкое тело девочки, слезы падали на его рубашку.

Франсуа привлек ее к себе и стал мягко покачивать. «Нам всем тяжело, милая, – думал он. – Нам всем тяжело».

Между Кёльном и Дюреном

В свете луны показались очертания покосившегося сарая в поле.

Лорен и Пьеро повернули к нему, увязая ногами во вспаханной земле. Строение размером примерно пять на пять метров не имело окон, дверь оказалась открытой.

Шеннон порылась в рюкзаке и отыскала спички, взятые еще из Парижа. Зажгла спичку и посветила. Внутри, насколько удалось разглядеть в скудном свете, лежали остатки сена и несколько трухлявых бревен.

– Тут ненамного теплее, – заметил Манцано.

– Мы это исправим, – сказала Шеннон.

Сквозь дыру в крыше падал свет луны. За несколько минут она собрала в небольшую кучу остатки дерева и соломы и развела костер. По стенкам заплясали отсветы. Пьеро сел и протянул руки к огню.

– Красота, – вздохнул он. – Где ты этому научилась?

– В скаутах, – ответила Шеннон. – Никогда бы не подумала, что однажды это пригодится.

Она понимала, что небезопасно спать возле такого костра. От снопа искр мог загореться весь сарай, и они просто задохнулись бы во сне.

Некоторое время оба молча смотрели в пламя.

– Безумие какое-то, – произнес наконец Манцано.

Шеннон не ответила.

– Одна мысль не дает мне покоя, – продолжал он. – Чего добиваются эти люди, перекрыв кровоток нашей цивилизации? Вот этого? Чтобы мы грабили и убивали друг друга? И скатились в каменный век?

– Это им удалось, – с горечью заметила Лорен.

Она встала, вытряхнула рюкзак и протянула ему кое-что из одежды.

– Вот, подложить под себя и укрыться.

– Одно им пока не удалось.

– Что же?

– Не все еще превратились в дикарей. Спасибо.

Манцано свернул две футболки и свитер и подложил под голову. Шеннон проделала то же самое с брюками. Они легли друг напротив друга, лицами к костру. Лорен чувствовала холод по спине, но уже не такой пронизывающий, как снаружи. Пьеро уже закрыл глаза.

Шеннон последила за искрами, стреляющими из горящего бревна, и закрыла глаза в надежде, что утром они все же проснутся.

Ратинген

– Драгенау был вовсе не Драгенау, – заявил Хартланд.

Присутствовали Динхоф, остатки управляющего персонала «Талэфер АГ» и даже сам Уикли.

– По крайней мере, в отеле. Он зарегистрировался там под именем Чарльза Колдуэлла. Это имя говорит вам о чем-нибудь?

Присутствующие покачали головами.

– Готов предположить, что Драгенау – тот, кто нам нужен. Он отправился на Бали не в отпуск. А чтобы исчезнуть. К его – и нашему – несчастью, сообщники или заказчики не питали к нему доверия. Поэтому им пришлось устранить его. Что плохо для нас, поскольку от него мы теперь ничего не узнаем.

– Всего лишь догадки, – язвительно заметил Уикли. – А если убитый и есть Чарльз Колдуэлл? С чего вообще Драгенау делать это?

– Деньги? – предположил Хартланд.

– Уязвленная гордость, – вставил Динхоф. – А потом и месть.

Уикли одарил его испепеляющим взглядом.