Франк Тилье - Лес теней

Давид отвернулся, пока Дофр его ласкал.

– Не трогайте меня! Вы мне отвратительны. Вы просто ошибка… глупая ошибка природы!

– О нет! Я буду тебя трогать, Давид Миллер. Буду трогать, сколько хочу. Трогать и смотреть, как ты умираешь. Наслаждаться вашей общей болью, пока Эмма будет кромсать тебя и упиваться этим. – Он вдруг посмотрел на бровь Давида, и глаза его показались тому двумя черными дырами. – Ты, значит, так и не понял, почему очутился тут?

Давид плюнул ему в лицо. Дофр спокойно утерся:

– Ты ведь не воображаешь действительно, что попал сюда благодаря своему литературному дару?

– Хватит. Прошу вас…

– А родители не объяснили, откуда у тебя этот шрам в форме бумеранга?

Давид задергал головой, тяжело дыша.

– Что они тебе наврали? Что ты ударился об угол стола, когда был маленьким? Или что на камень упал? Скажи мне, Давид! Скажи!

Ответа не последовало. Артур подъехал к журнальному столику, схватил машинку для стрижки волос и два зеркала.

– Как ты думаешь, почему ты любишь свое мерзкое ремесло? Почему пишешь всякие ужасы? Откуда родом твое страдание? А кошмары? Бесконечные кошмары, которыми ты всю юность страдал?

Он повертел лежащую на ладони машинку:

– Это из-за меня у тебя шрам. Я тебя уронил, и ты ударился о чашу весов. Посмотри на нее, видишь, чаша немного погнута. Давид, Давид! Ты был таким маленьким!

Давид больше не мог держаться. Он дернулся – и веревки больно врезались ему в тело.

– Вы… Вы говорите ерунду…

– Твои приемные родители сделали все, чтобы уберечь тебя от страшной правды, они ничего тебе не рассказали. Таков был приказ. Их выбрали в качестве семьи, готовой все бросить и переехать, чтобы воспитывать ребенка… Условие одно: не сообщать ему правды… Они даже изменили на несколько дней дату твоего рождения, чтобы она не совпадала с днем рождения сына Оберов… Ты мог бы быть другим человеком, Давид!

– Но… это не…

– Можно?.. Наклони голову. И ты все узнаешь. Узнаешь наконец правду. И поймешь, что твою судьбу вершу я… Как и судьбу Брасара, рабочего, который убил свою жену и сына, а потом застрелился. Брасар… Он был таким слабым… Как сейчас его вижу с этим револьвером. Мне хватило нескольких встреч с ним… чтобы внушить ему правильные идеи, подсказать нужный момент…

– Боже мой…

– Наклони голову!

Давид послушно подчинился. Слезы снова потекли у него по щекам. Он молчал. Дофр выстриг ему затылок, потом положил одно зеркало себе на колени, а другое поместил за голову своей жертвы.

Слабые следы, едва различимые, впечатавшиеся в кожу. Давид прищурился. 9… Потом, да, было похоже на 7… Потом 8, 7, 8…

97878.

Шестой ребенок.

Он потерял сознание.

Давид пришел в себя от собственного крика. Палач сжал ему щиколотку, из которой сразу брызнула кровь.

– Не умирай, Давид! Мы только начали! Теперь ты лучше понимаешь, почему я пришел за тобой, а не за кем-нибудь другим, да? Я уже был в тебе, Давид! Жил в твоей плоти! – Он снова ухмыльнулся. – У меня почти не участился пульс, когда я у тебя на глазах выпустил пулю твоему отцу в голову. Ты так пристально на меня смотрел! Ты все запомнил. Говорят, что в столь раннем возрасте воспоминания не формируются. Я совершенно убежден в обратном. Ты все это в точности запомнил и похоронил в глубине души… А сегодня я заново проживу с сыном то, что прожил когда-то с его родителями. Круг замкнется. Жаль только, что Клары больше нет, могло бы получиться совсем идеально. Ах! Я бы так хотел посеять зернышко Зла в ее маленькую головку… – Дофр поднял руку. – Я двадцать семь лет ждал этого момента!

Он отъехал назад, взял ружье и направился в коридор:

– Эмма! Иди сюда! Начинаем!

Умереть. Исчезнуть. Соединиться с ними. Пусть пытки, пусть боль, только бы быть с ними.

Давид молился, чтобы Бог прекратил его страдания.

Но он уже не верил в молитвы.

Его искромсают, разберут на части, вырвут куски плоти. Живьем.

Когда он услышал скрип пола в коридоре, привязанные к холодному стволу ноги свело судорогой.

Ближе, ближе, скоро начнется.

Монстр. Нечто . Рабыня.

Несчастная.

Эмма не стала вытирать кровь, которая запеклась у нее в ноздрях, не попыталась вправить кость, чтобы поставить нос на место. Левая половина ее лица распухла так сильно, что глаз не открывался. На вороте фиолетовой водолазки засохли черные капли, такие же были на брюках.

– Эмма, послушайте! Он вас тоже убьет! – воскликнул Давид. – Мы часть игры! Смертельной игры!