— Допускаю.
— Сделаете? — преодолевая всхлипывания, просил преступник.
— Нет.
— Почему?! — закричал Баженов.
— Нельзя, не положено. Порядок такой.
— Тогда больше я не скажу ни слова. Будет свидание — будут показания. Нет — значит нет. Это последнее слово. Отправляйте меня в камеру.
Несчастный откинулся на спинку стула, демонстративно крепко сжал челюсти и устремил на Токарева спокойный, твердый взгляд.
— Я доложу руководству, — Токарев щелкнул замками портфеля и крикнул: — Миша, отведи его в камеру!
— Вы меня удивляете, Николай Иванович, — увещевал Токарева Мещанов. — Как в первый раз. Не мне вам объяснять, на что готовы бандиты, чтобы уйти от ответственности.
Оперативное совещание в составе Токарева, Шарова и Мещанова собралось в кабинете Шарова.
— Он их просто возьмет в заложники, и мы ничего не сможем сделать, — добавил Шаров. — Под два метра ростом, весит килограммов сто тридцать. Молодой, дерзкий. Судя по тому, что я знаю, — он далеко не дурак, осторожный и коварный. Машина. В его руках маленькая девочка — как елочная игрушка. Я не знаю. Учитывая ситуацию, нам невозможно будет предотвратить попытку захвата заложников. Ну а если придется стрелять, то и думать не хочется.
— Николай Иванович, — напирал Мещанов. — В случае инцидента нам придется докладывать наверх. То есть, считай, снять погоны и в лучшем случае — на вольные хлеба, а в худшем — под суд за халатность. Последствия ясны?
— Вполне. Погоны — это лучше, чем когда их нет, — кивнул Токарев.
— И тем не менее ты настаиваешь, — констатировал Шаров.
— Настойчиво предлагаю. Потому что знаю: он их в заложники брать не будет. Я с ним говорил, я видел. Поймите вы, было нелегко вывести его на откровенность, но он раскрылся. Он страшно любит свою дочь.
— Как страшно? — усмехнулся Мещанов.
— Чудовищно! — огрызнулся Николай Иванович. — Ему надо только увидеть их, потом он будет давать показания. Я уверен.
— Мне попадались очень убедительные бандюги, они умели плакать, падать в эпилептическом припадке, сходить с ума, что угодно. При этом могли мать родную загрызть ради воли.
— Под мою ответственность! — напирал Токарев.
— Вся ответственность сейчас на мне, — весомо напомнил Мещанов. — Согласно приказу, как на руководителе сводной следственной бригады. Это понятно?
— То есть — нет?
— Именно. Категорически!
— Как тогда прикажете его колоть? Или не будем? — Токарев вышел из себя.
— Думайте. Работайте. За это вам государство деньги платит. За эффективность, за безопасность граждан. Ваша задача раскрыть преступление, проявить смекалку и так далее. Вот такая позиция руководства. Ладно, Иван Иванович, — он красноречиво посмотрел на Шарова. — Меня ждут дела. Уверен, вы все решите и дадите результат.
— Понял? — кивнул на дверь Шаров, когда Мещанов вышел.
— Третий лишний?
— Вот именно. Если что, он запрещал при двух свидетелях. «Категорически». Учись. Если провалимся — он ни при чем, если выгорит — он руководил, добился результата.
— Да уж.
— Ладно, по-другому никогда не будет. Система. Не о чем говорить. Ты уверен, что можно дать Баженову такое свидание?
— Уверен.
— Хорошо. Тогда поступим так. Никому ничего не говоришь, готовишь мне свои предложения. Детально — кто где стоит, как сидит, куда заходит, откуда выходит, во сколько и так далее. Со схемой. Прорабатываешь критические ситуации, пути их предотвращения, недопущения и меры, если что-то все-таки пойдет не так. Николай Иванович, проработай, продумай лично все, разбери по молекулам каждую возможную ситуацию. Никого не привлекай. Когда будешь готов?
— Завтра к утру.
— Годится. Надо ускориться, пока он не передумал. Завтра утром обсудим и решим. В принципе, я не против. Обязательно проинструктируй бойцов, чтоб четко понимали свои действия и ответственность.
— Я думаю, вам, Иван Иванович, тоже не мешало бы в мэрию потом поехать или в прокуратуру. От греха.
— Разберемся. Не забудь дать команду привести нашего убивца в божеский вид, на него смотреть страшно. Как бы любящая супруга жалобы не стала строчить.
— Сделаем. Только он сопротивление оказывал при задержании. Активное. Все задокументировано, если что. Есть объяснения сотрудников, акт.
— Все равно обрати внимание.
* * *
Жизнь несправедлива настолько же, насколько несовершенен человек. Сознанию среднего обывателя недоступно понимание сложного хитросплетения вселенских процессов, недоступна объективность, когда дело касается конкретно его самого. Нежданные радости человек воспринимает с пониманием закономерности произошедшего, внезапные беды возмущают его своей несправедливостью. Общее представление о хорошем и плохом привело к возникновению религий, межгалактических теорий, философских концепций, социальных моделей, и работа продолжается до сих пор. Однако все потуги слабого ума людей ничего, по сути, не могут объяснить исчерпывающе и тем более изменить. Продолжаются войны, убийства, насилия, творимые людьми, которые дополняются эпидемиями, стихийными бедствиями и прочими катастрофами природного и техногенного происхождения. Несчастным людям, попавшим в эпицентр беды, трудно объяснить, что, если есть свет, должна быть и тень, добро теряет аутентичность без зла, а беда — расплата за грехи, которые им самим необходимо у себя отыскать. Единственное, что можно сделать для попавшего в беду человека, — помочь сохранить жизнь, восстановить имущество или здоровье, а не объяснять превратности его судьбы.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу