Сергей Протасов - Обязательно должна быть надежда. Следователь Токарев. История вторая

В специальной допросной камере горел ослепительный, раздражающий свет. Посредине, прикованный наручниками к петле, вделанной в столешницу, на вмонтированной в пол железной табуретке сидел мрачный Павел Баженов. На его лбу, на носу и на губах собралась запекшаяся кровь, на скуле и под левым глазом наливались крупные гематомы. Перед ним разместился подполковник Шаров, справа, лицом к решетке окна, стоял капитан Токарев, слева сидел подполковник Мещанов. Всем хотелось лично получить показания задержанного, чем ярко зафиксировать свой вклад в раскрытие резонансного дела. Неопрятный, сонный сержант в перекошенном бушлате, с автоматом на груди, стоял в дверях камеры и зевал, широко раскрывая пасть.

Взгляд Баженова застыл на запястьях, охваченных стальными петлями. Он молчал уже минут тридцать. Могло показаться, что он не слышит вопросов, если бы они не отражались в мимике, ритме дыхания или позе.

— Статья сто пять, часть два, пункт «а», — монотонно объяснял Иван Иванович. — Убийство двух и более лиц. Пожизненное лишение свободы либо смертная казнь. Зинаида Аникина и ее семья — четыре человека. Везде твои отпечатки. Ты уже труп, Паша. Ты уже разлагаешься и смердишь. Но я назвал по верхней планке. Будешь сотрудничать со следствием — я могу походатайствовать о наказании от восьми до двадцати лет. По нижней. Говори, ну! Где прячется Комедия?

Баженов поежился, пошевелил отекающими пальцами.

— Фантастика! — искренне изумился Шаров. — Решается вопрос, выйдешь ты когда-нибудь на свободу или нет. Понимаешь? Даже если двадцать лет, тебе будет всего сорок пять. А если меньше? Тут же математика для подготовительной группы детского сада. Смотри. Твои условные пятьдесят лет жизни, которые тебе остались, нужно поделить на всех. Абрамову — двадцать, Пикуле — десять, Андриановскому этому — десять. Тебе остается сколько? — подполковник посчитал в уме итог своей импровизации. — Во! Десять выходит. Всего десять лет! Или пожизненное. Есть разница, а? Почему ты их покрываешь? В твоем случае не важно, совершено преступление группой лиц, пункт «ж», или самостоятельно. Наказание не меняется, если убиты двое и более. Ты же должен знать Уголовный кодекс. Нам известно, что убивали в вашей группе Виктор Дудник и Владимир Абрамов, он же Комедия, но Дудник мертв, Комедия скрывается, и все убийства мы повесим на тебя. Сам понимаешь, нам же надо отчитаться! По крайней мере, так будет, если ты не начнешь давать показания. Твоя жизнь, в прямом смысле, сейчас исключительно в твоих руках.

— Он не будет говорить, — не выдержал Токарев. Все время, что продолжался этот односторонний допрос, следователь пытался понять задержанного, мысленно влезть в его шкуру.

Внимательный взгляд Баженова впился в лицо Токарева.

— Почему? — отозвался Мещанов.

— Он знает, на нем смерть капитана Солнцева. А это значит, что мы его живым не оставим. Почему он стрелял на поражение, что заставило? Может быть, паника, или что-то еще. Не знаю, да и неважно уже.

Баженов кивнул, услышав подтверждение собственным мыслям, и ухмыльнулся, поморщившись от боли. Побои на лице в ярком свете отливали всеми цветами радуги.

— Он уже простился с жизнью, ждет смерти. Наверное, хочет ее скорее. Да, Паша? — продолжал Николай Иванович.

— Доказательств, что именно он стрелял в Солнцева, у нас, в сущности, нет, — рассудительно подыграл Токареву Шаров. — Было темно. Кто именно стрелял, неизвестно.

— Главное, что он сам знает. И знает, что мы докажем, если захотим. Кстати, — врал Токарев, — только что пришла информация из Молдавии. Там уже вышли на след Абрамова. Нет сомнений, что коллеги его возьмут и передадут нам. Они в курсе, что погиб милиционер, и постараются. Тем более за ним там тоже подвиги числятся.

На все гипотезы Баженов откликался то короткой ухмылкой, то ерзанием на стуле. Стало понятно, что так просто его из этой обороны не выбьешь, а придумки Токарева на него не действуют.

Мещанов посмотрел на Токарева, тот покачал головой из стороны в сторону, пожал плечами и указал глазами на выход.

— Ладно, — Мещанов кивнул и резко поднялся. — Не вижу смысла разговаривать с глухонемым. Я поеду, мне надо к утру приготовить доклады наверх. Иван Иванович, — обратился он к Шарову. — И вы собирайтесь, желательно поспать хоть пару часов, кто-то завтра должен быть в состоянии работать. Николай Иванович, ты тоже особо не задерживайся. Не хочет говорить — не надо. Мы не обязаны его спасать. Уверен, Абрамов будет более разговорчивым. Я, кстати, его дело изучал — поет, заслушаешься! И на зоне не замолкает. С ним мы сработаемся, человек ценит свою жизнь гораздо выше жизней других. Принципиальная личность.