Любовь Баринова - Ева

Приближается поезд, оглушительно и быстро читая речитатив. В наступившей через мгновение толчее Герману ничего не стоит сделать два-три шага, взять девочку за руку и раствориться с ней в толпе. Однако в последний момент он отступает. Пока идет к лестнице, взмокает так, будто за шиворот, в рукава, ботинки душевой лейкой залили теплую воду. Придя в себя на улице на осеннем ветру, он снова решительно спускается в метро, но Ольги и девочки там уже нет.

12 октября Герман следует по городу за черной BMW Ломакиных. Машина останавливается возле цирка на Цветном бульваре. Герман проезжает дальше, паркуется. Подойдя к цирку, наблюдает, как Ломакины поднимаются по лестнице к входным дверям, заходят внутрь. Герман покупает билет с рук — пятьсот рублей за место наверху. Раздевшись, заходит в зрительный зал. Амфитеатр, правая сторона, 4 ряд, 24 место. Усевшись, он тщательно, ряд за рядом, место за местом осматривает зрителей. Наконец находит Ломакиных внизу, на третьем ряду. Едва он их находит, как свет меркнет, зрительный зал исчезает, а арена высвечивается. Герман вытирает заслезившиеся от напряжения глаза и вспоминает, что не был в цирке с 1981 года. Тогда рядом с ним сидела Ева. Ведущий что-то кричит хорошо поставленным голосом. Представление начинается.

Измученный двухнедельной бессонницей, Герман временами забывается. Мир являет себя то в виде белых лошадей, скачущих по манежу и принимающих размеры от огромных, застилающих все пространство, до крошечных; то в виде клоуна; то блестящего платья и трусов эквилибристки на перекладине где-то в открытом космосе. Иногда Герман проваливается в прошлое, где семилетняя Ева что-то быстро говорит ему, смеется, горячо дышит карамельным дыханием. Он уже почти различает ее слова, как вдруг его снова выкидывают в реальность тычки и скрипы лошадки из воздушного шарика-колбаски. Этой лошадкой-шариком непрестанно орудует толстый мальчик лет четырех, сидящий на соседнем месте на коленях у дедушки. Иногда он толкает Германа не только скрипучей лошадкой, но и подошвами крепких ботиночек (когда приспичит полежать на коленях у деда). Сам дед, свесив усы, не шевелится: приоткрыв рот, он смотрит представление. Если бы не тяжеловатое, с нотками жареного лука дыхание и слезы в уголках глаз, Герман усомнился бы в принадлежности деда к миру живых.

С другой стороны Германа зажимает необъятное тело женского рода — складки этого тела, обернутые в пропитанную по́том шерстяную ткань, того гляди проползут через стул и вытеснят Германа. Гремучая смесь запаха пота и синтетического запаха сладкой ваты, облачко которой соседка держит в руках, также весьма способствует бодрости Германа. Иногда, чтобы защититься от этих запахов, он вытаскивает из кармана зеленую сосновую шишку, скоблит ее и вдыхает чистый смолистый аромат.

В антракте Герман покупает красный клоунский нос из поролона и рыжий парик, а еще — детскую маску тигренка. Складывает в сумку, которую носит на плече. Конечно, он понимает, что похитить девочку, когда с ней оба родителя, невозможно. Но, как и все последние дни, надеется на чудо.

Ломакины в буфете. Поставив перед собой в качестве реквизита стаканчик с кофе, Герман наблюдает за ними. Ольга — черное платье, шелковый шарф на шее, натянутые тяжелые песочные волосы. Пьет шампанское. Бокал уже почти пуст. Ярко накрашенные изящной резьбы губы поблескивают от капелек. Весела, излишне громко похохатывает, перекрывая шум и гул детских и взрослых голосов. Сколько, интересно, маленьких бутылочек лежит в ее сумочке, покрытой дорогими крокодильими струпьями. Олег и девочка (сидит у него на коленях) потягивают лимонад. Олег (выше всех в буфете) перекусывает бутербродом с красной рыбой, девочка — розовое платьишко — борется с щедрыми разноцветными завитками пирожного. Олег изредка что-то шепчет ей, девочка хихикает и жмется теснее к отцу.

Утомившись сидеть, девочка спускается с коленей отца и принимается, не выпуская из рук пирожное, бегать туда-сюда вдоль стола, дотрагиваясь до руки то матери, то отца. Ольга что-то возбужденно, радостно рассказывает мужу. Тому явно не по душе, что жена напилась. Глубоко посаженные глаза Олега будто еще глубже ушли внутрь пористой кожи, лысая голова блестит все ярче. Когда девочка, запнувшись о непредусмотрительно вытянутую матерью ногу, падает, Олег тут же вскакивает и поднимает дочку. Ольга же продолжает сидеть и глупо улыбаться. Похоже, крепко надралась. Олег отряхивает платье девочки, поднимает на руки, утешает. На белых колготках ребенка — кляксы грязи, на розовом платье — оттиск пирожного.