Любовь Баринова - Ева

У нового решения вскоре обнаруживается недостаток: Герману придется действовать инкогнито. Более того, когда он похитит девочку, он должен будет скрываться. Возможно, убийцы никогда не узна́ют, кто это сделал и почему. Слова, которые Герман четыре года готовил, бормотал про себя, засыпая, бродя по улицам, делая операции в больнице, запихивая в себя еду, чтобы дожить до того, как снова увидит Ломакиных, так и окажутся невысказанными.

Он выступит в роли безликого слуги Немезиды. Похоже, нет другого способа восстановить справедливость и не навредить ребенку. Ломакины будут наказаны, но приговор им вслух не будет зачитан. Долгие годы Герману придется смирять эгоистичные желания ради высшей истины. Ну что ж, в конечном счете главное — чтобы Ломакины поплатились за то, что сделали с Евой. Никак не может быть, чтобы Ева гнила на кладбище, а они разгуливали по зоопарку с дочкой. Нет, так ни за что быть не может.

Герман составляет план. Самым трудноисполнимым в нем оказывается пункт «документы». Герман понятия не имеет, как их добыть для девочки. Однако если хорошенько поискать, даже в таком скудном окружении, как у него, найдутся люди, которые запустят в лабиринт шарик, и тот рано или поздно прикатится к нужной точке.

В окружении Германа таким человеком оказался Петя, бывший уголовник, санитар из больницы, где до увольнения работал Герман. Все звали его Петя, и он сам называл себя Петей, хотя это был крупный мужчина лет пятидесяти. Выражение красного лица Пети напоминало выражение волка и лисы. То есть то волка, то лисы в зависимости от обстоятельств. В светло-карих глазах светился отблеск дурных тайн. Эти тайны бесились внутри него, но было видно, что Петя крепко держал их в узде. По крайней мере до поры до времени.

Был, правда, нюанс — с Петей нельзя было в лоб, нельзя было просто так.

Герману приходится выпить с Петей бутылку водки на Воробьевской набережной. Касаясь прогретого за день парапета, глядя на вечерние прогулочные катера и кружащихся над водой чаек, редких для Москвы птиц, они говорят про действия американцев в Ираке, замерзшее озеро на Марсе, а еще про овцу Долли, усыпленную в феврале, обсуждают клонирование как вариант вечной жизни и бог еще знает что.

Только через несколько часов, уже в сумерках, Герману удается завести разговор о том, что его интересует.

— Один мой друг, — говорит он, закурив, — хочет усыновить ребенка. Родители ребенка погибли. Друг пока взял его к себе, ему жаль отдавать малыша в детский дом. Официально ему его не отдадут. Есть причины. И вот друг решил дать ему свою фамилию, отчество, купить документы, которые бы подтверждали, что это его ребенок. — Герман выпускает из носа дым, глядит, не мигая, на сморщенную ткань воды, стремительно темнеющую. — Он готов заплатить сколько надо. Только понятия не имеет, где найти людей, которые помогут ему в этом.

— Хороший у тебя друг, Герман Александрович, — отвечает, помолчав, Петя и выпускает колечко в вечерний сумрак над Москвой-рекой, разгоняя рой мошек. — А ты знаешь, Герман Александрович, за что американцы обвинили в мошенничестве одного мужика? Этот Эндрю, как его там, заработал на бирже на раз и два триста пятьдесят лимончиков. И знаешь, как он оправдывался? Заявил, что из будущего, из 2256 года. Представляешь?

И еще с полчаса они говорят о путешествиях во времени. Потом Петя вздыхает, заявляет, что ему пора, рано утром на работу. Герман подвозит Петю до одной из пятиэтажек в Черемушках, разбросанных, как детские кубики, меж странно одинаковых тонких берез, шелестящих в темноте листвой. Открыв дверцу машины, Петя пожимает Герману руку, говорит, что рад был повидаться и, будто что-то незначительное, бросает, что есть у него один человечек , который, возможно, знает человечка , который поможет другу Германа Александровича.

Вот так, по цепочке, от одного человечка к другому, Герман спустя некоторое время оказывается лицом к лицу с улыбчивым белобрысым пареньком, который ничем не напоминает угрюмых персонажей из криминальных фильмов. Они встречаются в «Макдоналдсе» у метро «Проспект Мира». Июнь подходит к концу, пыль притушила яркие краски листвы и церквушки рядом с «Макдоналдсом», тяжело, уверенно легла на ступеньки и перила подземного перехода, на шелестящие на ветру книги стихийного книжного рынка, растянувшегося до «Олимпийского».

Герман приехал заранее, выкурил полпачки сигарет, прислонившись к глухой стене «Макдоналдса» и предоставив пыли возможность обвить его коконом. И вот теперь, стоя с пареньком у кассы, Герман чувствует тяжесть пыли на ресницах. Паренек берет «Биг Мак», картошку фри с сырным соусом и среднюю кока-колу с бултыхающимся в шипучих темных водах льдом. Герман предлагает заплатить, но паренек отказывается. Сам Герман для приличия и некоей симметрии за столом заказывает кофе.