Катажина Бонда - Очкарик

— А Мариола? Она вроде бы тоже работала у Бондарука.

— Ничем не могу помочь. — Он на секунду замолчал. Теперь уже не был так спокоен. Видно было, что исчезновение дочери до сих пор вызывало в нем бурю эмоций. — Когда я узнал, что у Петра и Мариолки роман, взбесился. Не мог этого вынести. А потом она исчезла. Как и те. Это было настоящее горе. Из-за грехов друга я потерял собственную дочь. Зачем я спас его тогда? Поэтому мы и не разговаривали.

— Почему вы не сказали об этом на допросе? Я помню, потому что лично записывала показания.

Нестерук пожал плечами.

— А кто его знает? Боялся, — ответил он. — Здесь, знаете ли, еще в пятидесятых все подряд регулярно получали пинки за происхождение. Такое уж это место.

— Страх был сильнее желания найти дочь?

— Сначала я не верил, что ее нет в живых. Просил, чтобы Петр поговорил со Смутным. Я предлагал деньги, клялся, что мы будем молчать. Петр обещал помочь. Но следы дочери со временем все сильнее затирались.

Они помолчали. Миколай отошел от мясорубки, помыл руки в ведре и поставил чайник. Потом вернулся к столу, за которым ждала Романовская, и сел, тяжело сопя.

— Потому я понимал Смутного, который взбесился, узнав, что Бондарук берет себе его дочь и к тому же пообещал ее матери денег. Я все понимал, но молчал. Думаю, что это он перехватил Ивону тогда в лесу. Но полной уверенности нет.

— Как погиб Петр?

— Когда Смутный вошел в мой дом ночью, я подумал, что мне уготована та же судьба, что Бондаруку. Давид вынул пистолет и сказал идти в помещение бойни. Я приготовил парализатор, включил свет. Это очень быстрая, гуманная смерть. А потом вернулся со связанным Бондаруком. Петька просил, чтобы я это сделал. Не хотел погибать от рук Смутного. Сначала я отказался, потому что не мог этого сделать. — Старик склонил голову. — Я не хотел иметь на совести человеческую жизнь. А уж тем более его.

— Вы не сопротивлялись? Не боролись?

— Я белорус, — заявил Нестерук. — Мы страдаем безмолвно. Я смотрел на все это и думал, что буду следующим, — подчеркнул он. — Я пережил немцев, русских, налеты Бурого, польские банды. Это было то же самое. Такая же казнь, как в войну и послевоенные годы. Давид приказал выбрать пилу, я взял «Хамет». Потом он забрал голову Петра и уехал. А я уже во второй раз выжил благодаря поляку. Теперь Петр принес себя в жертву. Под Пухалами его отец отвлек солдат Раиса, когда вырезал на дереве крест. Я воспользовался моментом и скрылся. Потому мы с Бондаруком были очень близки, и я всегда защищал его. Его отец был предателем, по его вине погибли сотни людей, а меня он спас. Петр не обидел никого, кроме тех, кто заслужил. Это правда, хотя те двое были белорусами.

Романовская кивнула. Ей не надо было спрашивать, о ком идет речь. Они давно знали, что это Сверчок и Степан.

— Что случилось с телом Петра?

— Я закопал его Под плакучей ивой. Там, под тем крестом, который много лет ремонтировал. Это вы, наверное, тоже знаете.

— В одиночку?

Он подтвердил.

— Зачем вы лжете?

— Больше никто не принимал в этом участия, — поспешил заверить Нестерук.

— Вы в курсе, что Смутный не подтверждает вашу версию. Он отрицает практически все.

— Я вполне это понимаю. Это единственная линия защиты, которая у него осталась.

— Зачем ему оставлять в живых свидетеля? Почему он не избавился от вас?

— Был уверен, что я не выдам его. Считал меня союзником. Я молчал, когда пропали Степан, Лариса и даже моя Мариола. И сейчас буду сидеть тихо. Так он думал. Наверняка.

— Где трупы женщин?

— Где-то в пуще. Я их не закапывал.

— Вы уверены, что они мертвы?

— Как и в том, что все мы когда-нибудь умрем.

— Вам придется повторить все это прокурору.

Романовская повернулась, вызвала помощника. Миколай не протестовал, когда ему надевали наручники и выводили из здания.

— Стойте! — Из помещения с табличкой «Посторонним вход запрещен» выбежала немолодая уже женщина. Она была в теле, одета в немодное платье с баской, как из девяностых годов, которое старило ее еще больше. — Отец обманывает.

Кристина дала знак подчиненным, чтобы они подождали.

— Он берет вину на себя, чтобы меня защитить.

— Мариолка! — воскликнул Нестерук. — Иди в свою комнату!

— Я не могу больше жить как крыса, папа, — очень спокойно ответила женщина. — У меня больше нет сил скрываться. Мое имя Мариола Нестерук. С две тысячи четвертого года я нахожусь в базе пропавших без вести. Раз Петра нет в живых, мне больше не нужно бояться, что кто-то увидит меня, как я крадусь на цыпочках, чтобы увидеться с сыном. Жизнь на задворках бойни намного хуже тюрьмы. Спасибо, папа. Ты пытался помочь.