Марк Бернелл - Ритм-секция [litres]

– Импорт-экспорт, – пробормотала Петра тоном, сочетавшим в себе презрение и восхищение.

Внезапно сквозь приглушенный гул уличного движения до нее донесся кашель. За кашлем последовал металлический лязг, будто кто-то пытался попасть ключом в замочную скважину. Передняя дверь, догадалась Петра. Она шагнула к коридору, но, увы, опоздала. Кто-то – причем, явно не один – уже вошел в здание. До кладовки ей не добежать. Она обернулась. Выходившее в сад окно было зарешечено и заперто на замок.

Думай! Что теперь делать? Чему тебя учили? Что должно быть инстинктивным действием, но ты почему-то его забыла?

Незнакомые голоса разговаривали по-арабски. Они раздавались все ближе, перемещаясь из передней комнаты в коридор. Петра попыталась сосчитать говорящих. Два, как минимум, или даже три человека. Она отползла за диван и, спрятавшись в углу, за коробкой из-под телевизора, легла на бок и свернулась в комок. Затем притянула к себе проеденную молью штору и коленом прижала к коробке ее край, в надежде на то, что тем самым обеспечит себе дополнительное прикрытие. Левой щекой прижалась к ковру. Некогда его поверхность представляла собой массу фиолетовых и бордовых завитушек, которые с годами выцвели и теперь смотрелись как коллаж из грязных пятен. Ковер провонял старой пылью, бесхозностью и самим временем. Ей оставалось лишь надеяться, что она не чихнет.

Каждый новый удар ее обезумевшего сердца грозил стать последним. Перед глазами возникла картинка. Она вспомнила дождь, туман, разговор у торфяного болота. Держи дыхание под контролем, и ты совладаешь с паникой. Интересно, где сейчас тот, кто дал ей этот совет? И она сосредоточилась на легких и сердце. Постепенно пульс начал замедляться.

Между ножками дивана Петра увидела три, затем четыре пары ботинок – все, как одна, мужские. Разговор шел на повышенных тонах. Пришедшие начали передвигать коробки. Петра услышала, как они срывают защитную пленку, услышала треск вскрываемых картонных коробок. Постепенно один голос подмял под себя остальные. Остальные три большей частью молчали. Ноги лишь переминались, оставаясь на одном месте. Неужели это какая-то лекция? Были и другие звуки, но они для нее ничего не значили, будучи связаны с тем, что происходило вне ее поля зрения. Кто-то что-то делал руками.

Петра боролась с паникой, медленно вспоминая, как Бойд учил ее при необходимости часами оставаться неподвижной, не издавая ни звука, сколь бы близка ни была угроза. Она сосредоточила свои мысли на каждой части своего тела, представляя себе, как та расслабляется до состояния полной неподвижности, отчего остальной организм следует ее примеру.

Мужчины оставались в комнате примерно полтора часа. Петра ни разу не пошевелилась, не обращая внимания на затекшие конечности, и даже молча вытерпела болезненную судорогу в правой икре. Когда они ушли, подождала еще минут десять и лишь затем вылезла из своего зловонного укрытия. Массируя икру, окинула взглядом сгруженные товары. Похоже, все осталось на месте – те четверо ничего не унесли и ничего не принесли. С другой стороны, до их появления Петра не успела все рассмотреть подробно.

Вторая половина дня. Фрэнк привел меня в Национальную галерею. Для меня это совершенно новый опыт. Я ничего не понимаю в искусстве. Не считая относительно недавнего посещения галереи Тейт, я ни разу не была в художественном музее. Для меня полная неожиданность, что мое сердце замирает от восторга, когда мы с Фрэнком, взявшись за руки, переходим от Тициана к Рембрандту, от Рафаэля к Веласкесу. Мне нравится тишина и прохлада галерей. Они меня успокаивают. Я смотрю на картины и на людей, разглядывающих картины. Знатоки и любители, эксперты и просто влюбленные в живопись. Такие, как мы.

Как вдруг всего в один момент все меняется.

Разумеется, я узнаю его не сразу. На нем поношенный твидовый пиджак с кожаными заплатами на локтях, вельветовые брюки и голубая рубашка. Когда-то он носил волосы чуть длиннее, а его очки теперь не круглые, а овальные, однако оправа по-прежнему матово-черная. До этого момента я видела его только в костюме. Но с толку меня сбивают не только и не столько малозначительные изменения в его внешности, а сам контекст, в котором я вижу его.

Филип. В три часа дня по средам, насколько я помню. Постоянный клиент. Из числа наименее противных. Время от времени он даже делал мне подарки. Флакон дешевых духов, солнечные очки, но ничего дороже стоимости его обычного получаса. По его словам, он работал в рекламе. А еще, что он якобы не женат, что теперь представляется махровой ложью, потому что рядом с ним стоит женщина. Они разговаривают, и у нее на пальце обручальное кольцо. Она держит за руку девочку. Справа от Филипа стоит мальчик постарше – лет одиннадцати-двенадцати – и всем своим видом показывает, как ему скучно.