Бернар Миньер - Сестры [litres]

Ланг медленно провел рукой по волосам со лба до затылка, и рот его исказила гримаса. Он принялся рассказывать о стремительном угасании разума Амалии, о полном ее перерождении. У него не было сил называть ее Амброй, точнее, он хотел запомнить ее как Амалию: женщину любящую и любимую , с нараставшими проблемами с памятью, с потерей веса, с внезапными слезами. И Сервас вспомнил о невероятной худобе Амалии Ланг, о постоянной усталости, о слишком маленьком, по словам судебного медика, желудке, о диетах, о которых говорила Лола.

Писатель был на грани того, чтобы расплакаться.

– В последнее время болезнь поразила даже ее речь… Слова получались либо урезанными, либо искаженными… А иногда она и вовсе не могла ничего произнести… Иногда какое-нибудь слово исчезало прямо из середины фразы, и это приводило ее в бешенство…

Он глубоко вдохнул воздух.

– Силы оставляли ее… она еле передвигалась и превратилась в призрак той женщины, которую я знал. Но ложиться в больницу она отказывалась.

«Господи, – подумал Сервас, – если он говорит правду, то это величайший акт любви, какой только человек может совершить».

Однако об Алисе и Одиль он не забывал.

– Ну да, я был любовником Зоэ Фроманже… Но моя платоническая любовь к жене не иссякала, капитан. Она была сильнее всего. Я любил ее до ее последнего вздоха, я ее и сейчас люблю. И мне все равно, что она никогда не любила меня, что она врала мне, изменяла, что вся ее любовь была обманом.

Сервас не верил своим ушам: этот человек говорил о женщине, которую изнасиловал, когда ей было семнадцать лет, сестру которой он убил, – и он еще корчит из себя жертву, черт его побери! И все-таки в этот момент в Эрике Ланге было что-то до отчаяния искреннее.

– Эту женщину я любил больше всего на свете, капитан. Я мечтал состариться рядом с ней и однажды умереть в ее объятиях… А у нее планов и мечтаний было на двоих. Она даровала мне силы и радость. Каждый проведенный с нею день был праздником, пока она не заболела.

– Когда появились первые симптомы?

– Полтора года назад.

Глаза его снова лихорадочно сверкнули.

– Она сама попросила меня это сделать, чтобы избежать смерти в ужасных страданиях, – продолжил он. – Покончить с собой у нее не хватало мужества. Но прежде всего, она не хотела знать, в какой момент ее настигнет смерть, когда она придет, понимаете?

Ланг был сейчас собственной патетической тенью, лицо его исказила гримаса.

– Разумеется, поначалу я протестовал, отказывался, говорил, что об этом не может быть и речи. Не то чтобы я боялся сесть за это в тюрьму, я просто не хотел ее убивать. Такое решение не годилось. Мне не хотелось, чтобы этот образ потом преследовал меня до конца дней.

Руки его взметнулись на миг, как две птицы в клетке.

– Но она становилась непосильной ношей… Без конца умоляла меня, плакала, раза два даже встала на колени. Она целыми днями изводила меня, стараясь затронуть самую чувствительную струну: «ты меня не любишь». Ее состояние день ото дня ухудшалось. В общем, кончилось тем, что я сдался… Но я не мог убить ее собственными руками, это было невозможно, у меня на это не хватало сил. И я не хотел, чтобы она мучилась, я должен быть уверен, что смерть ее была быстрой и безболезненной. Потому я и подумал о змеях… если ее усыпить, а потом позволить самым опасным рептилиям ввести яд, то смерть наступит через несколько секунд, говорил себе я…

Закончив говорить, Ланг сгорбился на стуле. Он освободился от того, что его мучило, и блуждающий взгляд писателя остановился на точке где-то над левым плечом Серваса.

– И вы решили накачать ее наркотиком, чтобы ослабить все ее рефлексы, – сказал он.

Ланг, похоже, снова удивился.

– Нет, я уже вам говорил, что наркотик – это не я.

Мартен вздрогнул.

– Вы можете все это доказать? – спросил он. – Я имею в виду болезнь… Я могу, конечно, эксгумировать тело, провести дополнительные анализы. Но мне хотелось бы этого избежать.

Ланг явно колебался.

– Единственной, кроме меня, кому она говорила о своей болезни, была Лола, ее подруга по сквоту: она сама мне говорила.

Сервас смерил его ледяным взглядом.

– Нет. Весьма сожалею, но она ничего такого не говорила Изабель Лестрад.

– Кто такая Изабель Лестрад?

– Это настоящее имя Лолы. Она ничего не говорила ей о своей болезни. Наоборот, утверждала, что соблюдает диету.

Ланг был ошеломлен, словно свалился с небес на землю.

– Доктор Бельядж! – крикнул он вдруг. – В Центральной университетской больнице Тулузы! Он специалист по латеральному амиотрофическому склерозу – это научное название болезни. Амалия посещала его раз в неделю, а в последнее время даже два раза. Он может все подтвердить…