Си Джей Уотсон - Прежде чем я усну [litres]

Затем возникли воспоминания о другом дне рождения. Я выглядываю из окна спальни наружу. Я абсолютно голая; мне семнадцать лет. На улице длинные ряды столов на козлах, они так и ломятся от подносов с хот-догами и сэндвичами и графинов с апельсиновым соком. И на каждом доме «Юнион Джек». Бело-красно-синий.

Дети наряжены в карнавальные костюмы – сплошь пираты, волшебники, викинги. Взрослые пытаются разбивать их на команды, которые побегут наперегонки с яйцом в ложке. Вижу, как мать на той стороне улицы завязывает пелеринку вокруг шеи Мэттью Соупера, а прямо под окнами в кресле-качалке сидит отец со стаканом сока.

– Возвращайся в кровать, – слышу я и оборачиваюсь.

На моей узкой кровати сидит Дэйв Соупер, над ним постер панк-группы The Slits. Вокруг его бедер белая простыня, запачканная кровью. Я не предупредила, что у меня это впервые.

– Нет, – сказала я. – Вставай! Давай одевайся, пока родители не вернулись!

Он смеется, впрочем добродушно:

– Да ладно!

Я натягиваю джинсы.

– Нет! – Я хватаю свою футболку. – Вставай! Ну пожалуйста!

Он растерянно смотрит на меня. Я не думала, что это случится, – не то чтобы я этого не хотела, просто теперь мне нужно было побыть одной. Он тут ни при чем.

– Ну ладно, – произносит он, вставая.

Он такой тощий, бледный, член повис. Я отворачиваюсь и смотрю в окно, пока он одевается. Мой мир изменился навсегда, думаю я. Я перешла черту, пути назад нет.

– Ну пока, – говорит он.

Я не отвечаю. И не шевелюсь, пока он не выходит.

Раздался голос, который вывел меня из транса.

– Хорошо. Кристин, сейчас будут еще изображения, – сказал доктор Пакстон. – Просто посмотрите на них и назовите их про себя – что или кто это. Хорошо? Вы готовы?

Я нервно сглотнула. Что еще они мне покажут? Кого я узнаю? И что почувствую?

«Да», – мысленно ответила я. И мы начали.

Первая фотография была черно-белой. Девочка лет пяти на руках у матери. Малышка показывает на что-то, обе смеются, а на заднем плане немного не в фокусе видна сетчатая ограда, за которой спит тигр. Мать, подумала я. И дочка. В зоопарке. И тут же, вглядевшись в личико девчушки, я с изумлением узнаю в ней саму себя, а в женщине – свою мать. Дыхание перехватило. Я вообще не помнила, что бывала в зоопарке, однако вот снимок, доказательство, что мы там были. «Это я, – внятно произнесла я про себя. – И моя мама». Я жадно вглядывалась в экран, стараясь запечатлеть ее облик в памяти. Но изображение вскоре сменило следующее, на нем тоже была моя мама, постарше, но все-таки не настолько старая, чтобы нуждаться в трости, на которую она опиралась. Она улыбалась, но вид у нее был изможденный, на исхудавшем лице особенно выделялись глаза. «Моя мама», – снова подумала я, и затем пришло непрошеное слово: в страданиях . Я невольно закрыла глаза, и мне стоило труда открыть их вновь. Я стала нервно сжимать грушу.

Снимки пошли быстрее, я узнавала лишь некоторые. На одном появилась та самая моя подруга с вечеринки, и я с волнением поняла, что узнала ее сразу же. Она выглядела точно так, как я ее представляла: в поношенных джинсах и футболке, с распущенной, непокорной рыжей гривой и сигаретой. На другом снимке она была с короткой стрижкой, волосы уже черные, на голове солнцезащитные очки. Затем появилась фотография моего отца – так он выглядел, когда я была совсем маленькой, улыбающийся, счастливый, снятый за чтением газеты в гостиной. А вот мы с Беном вместе с какой-то парой; их я не узнала.

Пошли фотографии незнакомых людей. Вот чернокожая женщина в униформе медсестры, еще одна женщина в деловом костюме, сидящая за столом на фоне книжных полок и пристально глядящая в камеру поверх очков-половинок. Круглолицый мужчина с рыжими волосами; другой, с бородой. Ребенок лет шести-семи; какой-то мальчик ест мороженое, он же, постарше, рисует, сидя за столом. Группа людей в свободных позах, все улыбаются в камеру. Красавец-мужчина с темными, чуть отросшими волосами, в очках в темной оправе, с прищуром; на щеке – длинный шрам. Фотографии шли нескончаемым потоком, я всматривалась в каждую, стараясь припомнить, восстановить в памяти, каким боком они касаются расползающейся картины моей жизни, если вообще касаются. Я точно выполняла инструкции. Все было хорошо, но у меня почему-то началась паника. Казалось, звук, издаваемый аппаратом, поднимался все выше, становился все громче, пока не превратился в вой ужасной сирены, так что у меня свело желудок и я не могла пошевелиться. Я задыхалась. Я закрыла глаза, чувствуя, что одеяло превращается в неподъемный груз, словно мраморная плита; мне казалось, что я тону.