Сюзанна Джонс - Предвестник землетрясения

— Вот уж не думала, что меня занесет в Японию, — сказала Лили, снимая свой кардиган. — Спроси меня год назад, я бы ее и на карте не нашла.

Мне бы тогда и уйти. Она знала, как добраться до дома. Но мне в голову вдруг пришла мысль, и, глупо раскрыв хлебало, я поделилась ею с Лили.

— В воскресенье я иду в поход с Нацуко — это моя коллега, думаю, она тебе понравится. Поход не особо трудный, но будет довольно интересным. Может, захочешь составить компанию.

Лили была не в своей тарелке, одинока, потеряна и нуждалась в доброте. Я это понимала. Позвольте растолковать, почему мне так не хотелось проводить время с ней. Это все из-за другой истории, которой я Лили не поведала. И не поведаю полиции. Я сказала только Тэйдзи. Сказала Тэйдзи однажды — и одного раза довольно, чтобы поведать историю человеческой жизни.

Вот как это случилось. Я лежала под одеялом на кровати Тэйдзи. Он скользнул рядом, согрев мою обнаженную кожу своей, и, держа камеру в вытянутой руке, направил ее и снял нас вместе. Это была одна из немногих его фотографий, включавшая и его собственное изображение. Отбросил камеру в сторону и что-то прошептал. Что же он прошептал? Теперь мне кажется, что мы с Тэйдзи вообще не пользовались словами, но, конечно, должны были. Я помню случаи, когда мы наверняка говорили, но я не в состоянии припомнить ни одного произнесенного звука. У меня такое ощущение, будто мы обменивались чувствами и мыслями телепатически, но это уж совсем за гранью. Я не могу услышать голос Тэйдзи, но должен же у него быть голос. Если я пытаюсь сосредоточиться, то слышу звук вроде лепета дождевых капель из наших уст. Ни пауз, ни высказываний по очереди, просто падающая вода. Я не уверена, что он произнес именно эти слова, но, по-моему, именно это он сказал в тот вечер.

— Как ты сюда попала?

Я устояла перед искушением сказать: «Сперва линией Яманотэ, а дальше пешком», — потому что понимала, что это не ответ на его вопрос.

— Не знаю, — промолвила я.

— Но ты же здесь, в Японии. Я нашел тебя. Ты приехала в Японию из другой страны, с другого материка, такого далекого, а я нашел тебя в своем аппарате. Как?

И я сказала ему. Начала с начала и выложила ему почти все.

Начала со своего рождения.

Люси Флай родилась в Скарборо в 1965 году, в викторианском доме с террасой, сложенном из угрюмого серого кирпича, с тремя прочными ступеньками, ведущими к парадной двери. Ветер с Северного моря так налегал на дверь, что приходилось надевать пальто и шапку только затем, чтобы выставить на крыльцо молочные бутылки. Люси была младшей из восьми детей Джорджа и Мириам Флай и единственной девочкой. Она родилась дома, во мраке. Лампочка в спальне с хлопком перегорела как раз в тот момент, когда акушерка уговаривала Мириам потужиться в самый последний раз. Джордж внизу смотрел матч по регби, но великодушно оторвался от него достаточно надолго, чтобы заменить лампочку вывернутой из уличного нужника. И когда наконец все стало видно, Мириам, гордая мать семерых сыновей, с жалким видом воззрилась на красное недоразумение, вынутое из ноющей дыры у нее между ног. Она-то ждала восьмого сына. Его назвали бы Джоной, то бишь Ионой.

— Очень уместно, — пробормотал Джордж под нос за неделю до того, — ведь он явится на свет из громадного кита [11] Речь о библейском пророке Ионе. .

Но Мириам видела лишь мальчика без пипки.

— Очаровательная девочка! — проворковала акушерка, вытирая ребенка насухо.

Мириам не видела ничего очаровательного. Она видела тщедушную розовую девочку без шеи, с черными бусинами галочьих глаз. Ей даже не приходило в голову, что она может произвести на свет девочку. Она была фабрикой по производству младенцев мужского пола и считала сие своим правом. Мириам была вовсе не жестокой, но ее собственное детство порушило отсутствие какого бы то ни было мужчины. Отец ее на войне. У нее было две сестры, ни единого брата, а в довершение несправедливости она была вынуждена посещать женскую школу. Единственными мужчинами, с которыми ей доводилось перекинуться словцом, были автобусный кондуктор и угольщик. Ей нужен был мужчина, который поднял бы ее, сказал бы, что она маленькая принцесса. Повзрослев, Мириам была вознаграждена за страдания, утвердившись на законном месте в центре мужского внимания, и семеро сыновей причитались к титулу.

— А, ладно, — проговорила она, чувствуя боль в своих бедрах и сознавая, что больше детей у нее не будет. — Хоть какая-то подмога в складывании простыней. Хоть с галочьими глазенками, хоть нет.