Луиза Дженсен - Свидание [litres]

На меня смотрят. Вдыхаю всей грудью аромат капучино, свежих булочек и стараюсь успокоиться. Говорю себе, что у меня паранойя, но взгляд непроизвольно скользит влево, где раздается громкий досадливый возглас. Кровь стучит в ушах, сливаясь с шипением аппаратов для взбивания пенки. На меня пристально смотрит чье-то лицо. Вздрагиваю. Это он? Шею холодит студеный ветер. Оглядываюсь и понимаю: мужчина недоволен тем, что я не закрыла дверь. Испуганно отпускаю ее, она хлопает, и на долю секунды гул смолкает и все оборачиваются в мою сторону. Дверь за спиной снова открывается, через небольшой порог маневрирует с коляской молодая рыжеволосая мама. Шагаю вперед, чтобы она могла войти. Звуки оглушают, стены надвигаются. Меня охватывает сильнейшее чувство загнанности в ловушку, но я гляжу через плечо в окно, на толпы покупателей – там, снаружи, еще страшнее, чем тут. «Если ведешь себя как жертва, люди и относятся к тебе как к жертве», – сказала Айрис много лет назад. Тогда я сочла тетю жестокой и бессердечной, сегодня же ее слова находят отклик в моем сердце, чего не могло быть в двенадцатилетнем возрасте. Расправляя плечи и изображая уверенность в себе, я встаю в очередь. Пальцы ног в ботинках нервно скрючиваются. Я жду. Глаза непрерывно обегают толпу. Помимо девушки в алом пальто и мужчины в армейской полевой форме, все остальные похожи как две капли воды: черные зимние куртки, черные ботинки или кроссовки, синие джинсы – армия, воюющая с ненастьем. Суровая зима берет верх.

Мне на плечо ложится рука.

– Ваша очередь, – произносит девушка, покачивая коляску, в которой недовольно сучат ножки в зимнем комбинезоне.

– Простите…

Сбивчиво заказываю карамельный латте и, поразмыслив, добавляю шоколадный десерт. Как все. Я могу вести себя как все. Называю свое имя, расплачиваюсь, иду с десертом к столику, за которым уже разместилась семья из четырех человек – мама с папой и два мальчугана примерно одного роста. Когда я сажусь, женщина улыбается и приподнимает брови, как будто ждет, что я заговорю. Опять смотрю на детей. Насколько могу судить, это близнецы, и она, возможно, ждет комментария по поводу их схожести. Горестно беру с пирожного розовую зефирку и закидываю в рот. Она сухая как вата и встает в горле комом.

От кассы кричат: «Элисон». Вздыхаю с облегчением, иду за латте и по дороге к столику отпиваю глоток. Кофе обжигает горло. Я пытаюсь успокоиться, но мне тяжело смотреть на мужчин в кроссовках. Один уткнулся в телефон, другой читает газету.

Чтобы не пялиться на окружающих, тоже достаю из сумки телефон. Пришло сообщение от Бена. «Надо поговорить». Звоню, но включается автоответчик. Еще одно – от Мэтта, мой большой палец повисает над его именем. Интересно, что он пишет. Получил ли от совместного завтрака такое же удовольствие, как и я?

Я тут разбираю вещи. Тебе нужны зеленые бокалы?

Словно ледяной душ.

Все кончено.

Мы купили эти бокалы во время медового месяца в Марракеше. Наполнили их в номере искрящимся шампанским и пили за будущее, которое представлялось таким же ярким, как слепящее африканское солнце. Мэтт распахнул и зацепил крючком двери балкона. Мы лежали нагими, сплетя ноги и глядя, как небо из василькового становится лавандовым. Потом задремали, окутанные сумерками и грезами, и опоздали к ужину. Он хочет выбросить эти бокалы. Они ничего для него не значат. Как и я. А мне казалось, в последнее время что-то изменилось: вечерняя переписка в мессенджере, шоколадные апельсины. Черно-белое мышление нашептывало, что он хочет моего возвращения, но жалость – она серая, холодная и одинокая. Гадаю, стало ли мое теперешнее состояние последней каплей. Слишком тяжело быть в отношениях с человеком, который не узнает тебя в толпе, не может следить за сюжетом фильма, игнорирует друзей и родных, если встречает их вне привычного контекста? Но так не должно быть, если любишь. Если.

Я долго раздумывала, что ответить Мэтту, и теперь уже почти пора на автобус. Решаю заскочить в туалет. Выйдя из кабинки, останавливаюсь. Я к этому не готова. Дома зеркала завешены, а здесь на меня смотрит мое отражение. Робко делаю шаг вперед. Пальцы тянутся к зеркалу. Трогаю губы, которые дрожат от усилия не заплакать, широко распахнутые блестящие от слез глаза. Наклоняюсь и упираюсь лбом в лоб зеркального двойника. На меня глядит совершеннейшая незнакомка. Я ощущаю мучительную боль в груди и с отчаянием думаю, что никогда не привыкну.