Андрей Ильин - Семьдесят пять шагов к смерти

— Не знаю. Хочу понять… Я никогда не говорил с теми, кто… преступил черту.

— А ты сериалы посмотри. Там пачками убивают, каждый день по полсотни душ губят, если каналы переключать. Кровь ведрами льется. Красотища! Одних режут, других взрывают, третьих вешают. Или бензопилой. Чего еще надо?

Не хотелось Михаилу всерьез.

— Нет, это все не то! Это понарошку. Вот и по твоей реакции видно, что смерть на экране и в жизни выглядит по-разному.

— Это да. В жизни все скучнее, приземлённей, без эффектов и красот. Был человек, говорил с тобой, окурок твой докуривал, смеялся — раз — и на полуслове нет его. И кровь не хлещет и слов прощальных никто не декламирует. Упал, подергал ножкой, похрипел да помер. Отлетела душа — осталось тело мертвое. Его в цинк и на Родину…

— Грустно.

— Нормально. Наше дело служивое. Сказали убивать — убивай. Приказали умереть — умирай. Приказы не обсуждаются, они исполняются. Бесприкословно. Потом можно жаловаться. Если будет кому и будет на кого.

— А самому приходилось?

— Кто знает… Было однажды. Врагов видел, метров триста… Выскочили, сами не зная как… Лоб в лоб сошлись. Там думать уже некогда. Все уставы побоку! Стрелял, как все, орал матом, гранаты разбрасывал… А попал или нет — кто знает? Может, я, может, кто другой. В сумятице не поймешь. Там такой кавардак, что спроси после — не расскажешь, что делал. Это только, кажется, что «всяк солдат свой маневр знает». А как до дела дойдет, — палишь в белый свет, как в копеечку, чтобы в тебя не пальнули. После остановишься — ни хрена не помнишь, только руки трясутся. Собрали своих «двухсотых» и «трехсотых» — и ходу. Вот и вся правда. А в рукопашке сходиться, так, чтобы один на один, не приходилось — бог миловал!

— То есть не пришлось…

— Ну как… Однажды было. Когда — лично… Но не врага, приятеля. Друга своего.

Игорь напрягся.

— Как это?

— Просто. Было задание, по ту сторону «ниточки». Мы перешли, отработали. Поначалу все было штатно — шли как по паркету. Расслабились. Ну и, как водится, на обратном пути… Короче, напоролись на мину… Зацепили, потянули… Что-то ахнуло, вздыбилось, разметало. В себя пришли — в башке черти молоточками стучат, в кровище все. Осмотрелись… Два «двухсотых», три «трехсотых». Один — тяжелый. Молчит, зубами скрипит, кишки из-под «бронника» наружу лезут, как змеи, он их обратно впихнуть пытается. Да и лицо все посечено, один глаз — долой. Шансов никаких. До своих — сутки с гаком киселя хлебать, самим бы выбраться. Раненых взвалили — потащили. Командир мне остаться приказал. Понятно для чего. Не должен наш брат живым в руки врага попадать. Дождаться надо, убедиться, доложить после. Остался… Гляжу на своего приятеля. Тот молчит, руками брюхо жмет, кишки держит. Сам на меня одним глазом смотрит. Все понимает. И я — понимаю. Пока он еще оглушен, ничего не чувствует, но скоро адреналин схлынет и придет боль. Видели мы таких, что губы в кровь кусали, что пальцы, воя, грызли! Жуткое это зрелище! Говорит приятель: «Не дай мучиться. Один хрен — покойник я. Зачем за минуты цепляться? Сделай! По дружбе прошу!» А я не могу. Рука не поднимается. Друг он мне. Жену его знаю, детей. Слабину я дал. Отвернулся. Слезы сами по себе текут, смотреть на него не могу. Об одном думаю — пускай бы скорее… А он — настоящий боец. Был. Говорит: «Давай я сам себя, чтобы тебе грех на душу не брать. — А сам уже зубами от боли скрипит, глаз закатывает. — Дай!» Я ему пистолет. А он головой мотает: нет, нельзя шуметь! Помирает, а ведь обо мне, об ушедших думает! «Нож давай». Выдернул я ему нож! Он взял. Кровь с ладони стер, чтобы рукоять не выскользнула. Посмотрел прямо в лицо, так что мурашки по коже: «Жене и матери скажешь, что умер мгновенно, без боли. Обещай!» Кивнул я. «Ну, всё. Отвернись!» А я взгляд отвести не могу. Стыдно мне, что не я его, а он — сам. Ведь страшно это, когда сам. Если бы я, то легче ему было бы — ткнул неожиданно, без предупреждения. А я ему в этой последней услуге отказал! Подвел он нож под подбородок и другой рукой, ударом, в горло вогнал! Да неудачно… Соскочило лезвие, в бок пошло. Кровь ртом хлынула, запузырилась. Но в сознании он! Смотрит на меня твердо — взглядом просит. Перехватил я нож из его рук и разом горло перехватил от уха до уха… Вот так вот… Саня его звали. Потом полгода мне снился. Остальных мы донесли. А Саню — нет… — Михаил замолчал, вытащил из пачки сигарету, закурил нервно. Пальцы у него дрожали.

— Прости, — извинился Игорь. — Я не хотел… Дурацкое, праздное любопытство гражданского идиота.