Эмманюэль Гран - Конечная – Бельц [litres]

Он медленно набил текст на клавиатуре и нажал на «Отправить», захлопнул крышку телефона и убрал его в карман пиджака. Потом налил в стакан еще немного виски «Лафройг» и подвинулся поближе к девушке, которую ему предоставили на вечер, – малютке Кристине в короткой юбке, со светлыми, до плеч, волосами, пышной грудью и полным отсутствием мозгов.

Марк растянулся на кровати и пробежался взглядом по стенам комнаты. Он закурил сигарету и выдохнул облако сероватого дыма. Завтра надо будет начинать все с нуля. Бежать, прятаться, создавать себе новую биографию, растворяться в толпе – и рассчитывать только на себя. Он останется наедине со своим ползучим гадом – тихим внутренним голосом. Марк услышал, как тот шипит. Не беспокойся. Я здесь. Я тебя не брошу. Никогда не брошу.

Карадек на кухне заторможенно вытирал посуду. Завтра день обещал быть долгим, а у него уже нет сил. Единственное, в чем он нуждался, – это целительный ночной сон.

Клод Венель в восемь часов вечера развалился в кресле и очертя голову бросился в объятия мадам Бовари – лучшее средство для успокоения измученного мозга, которое он сумел найти. Виртуозные пассажи мастера убаюкивали его, как младенца, но где-то в глубине его сознание оставалось еще ясным. Он плеснул себе немного джина. Ему уже давно стало все понятно: он жалкий человечишка, выдвинул кучу теорий, наговорил пафосных слов, а потом – хлоп! – шлепнулся на землю и засох, как кусок дерьма. Можно сколько угодно убеждать себя в обратном, но от фактов не уйдешь – он потерпел полное фиаско. С этими мыслями он положил на колени раскрытую книгу и обхватил за горлышко бутылку джина.

Пока Мартина Лестреан прибиралась на кухне после ужина, Ив устроился у себя в кабинете, чтобы подбить баланс за февраль. Он заставлял себя каждый месяц приводить в порядок записи, чтобы потом не пришлось наверстывать. Поначалу детали особо мудреных операций еще помнишь, а спустя месяцы уже и концов не сыщешь, – вот и ломай потом голову. Ему доставляло удовольствие скрупулезно сводить дебет с кредитом – эта процедура развлекала и успокаивала его: гениальная по своей сути и до смешного простая, она опиралась на железную логику. С головой погружаясь во всю эту бухгалтерию, он старательно фиксировал долговые обязательства, переносил остатки, составлял проводки, вносил изменения, – и вскоре окружающий мир уплывал вдаль, а сам он отключался от реальности, как обесточенная машина, и работал уже как автомат – спокойно, по инерции.

По воскресеньям в «Тихой гавани» яблоку негде было упасть, там стоял привычный гомон и страшная духота. В тот вечер, против обыкновения, бар пустовал. Завсегдатаи неизвестно почему сидели по домам, а Малыш Люсьен в мрачном расположении духа полировал стаканы. Не изменили привычке лишь Каллош, Танги и Гийоше – они сидели с опущенными плечами и потухшим взглядом, подпирая барную стойку. Казалось, их влажные губы шептали признание в любви золотистому напитку в наполовину опустевших кружках, а он, отвечая взаимностью, подсвечивал их лица мягким рыжеватым цветом. Внезапно холодильник перестал урчать – время от времени он позволял себе подобное, по непонятным причинам, – и в баре воцарилась мертвая тишина, которую нарушал разве что редкий скрежет ногтя по деревянной столешнице или скрип тряпки по пивным стаканам.

В эту самую минуту Антуан Ле Шаню сидел у себя дома, и с его губ стекала кровь. Он дважды подкладывал себе ростбифа и с наслаждением жевал мясо, румяное и хрустящее снаружи, сочное и нежное внутри. Он чувствовал, как его зубы раздирают волокнистую плоть, как она скользит по нёбу, корчится на языке, как кровавый сок орошает десны и струится по глотке. Они сели ужинать позже обычного, потому что Антуан захотел жареного мяса с кровью – желание довольно странное, ведь по вечерам в воскресенье они обычно обходились миской супа и разогретыми остатками овощей. Но Лилиана не посмела ему возразить. В конце концов, человек ведь не машина. У него, конечно, вырабатываются привычки, но если он время от времени их нарушает, это совершенно нормально. Она с нежностью смотрела, как он поглощает мясо, и про себя радовалась его отменному аппетиту.

Перед тем как лечь в постель, Марианна приготовила себе горячую ванну. Вылила из флакона остатки лавандовой пены и осторожно опустилась в облако воздушных пузырьков, щекотавших ей щеки. Вода покалывала ноги и живот. Она медленно дышала ртом и старалась усыпить органы чувств, залечить пустотой зияющую рану на сердце. С момента их знакомства она старалась не думать о своих чувствах к Марку, но сегодня ей стало страшно. Потому что она поняла, что любит его. Любит… Его тело, его руки – такие ласковые и сильные, которые, когда он ее обнимал, удерживали ее в хрупком равновесии обладания и подчинения. Марк хотел, чтобы она сгорала от желания, и она никогда не чувствовала себя до такой степени женщиной, как в его объятиях. Она любила его за смелость, волю, за душевную грусть, в которой ей чудилась мольба о помощи и неутолимая жажда нежности. Конечно, она любила его. К тому же он был так похож на Эрвана, и, хотя она гнала прочь эту мысль, в момент расставания, и без того горький, это их сходство причинило ей еще большую боль. Марианна сжала ладонями залитые слезами щеки, набрала в грудь воздуха и с головой погрузилась в ванну, надеясь растворить свою печаль в горячей душистой воде.