Тоби Литт - Эксгумация

— Ваш столик готов, — сообщает метрдотель.

Конец августа, пятница, теплый, ласкающий кожу вечер. Мы с Лили сидим напротив друг друга на втором этаже «Ле Корбюзье», французского ресторана в стиле модерн, расположенного примерно посередине Фрит-стрит.

Дизайнер ресторана получил несколько наград на международных конкурсах за создание этого новаторского и в то же время функционального интерьера.

Верхний зал больше напоминает операционную. Холодные, матовые, как бы подернутые инеем алюминиевые столешницы. На стенах — в равной пропорции зеркала и нержавеющая сталь. Полы из неполированного светлого крепкого дерева. Лампы дневного света, наполовину скрытые зеркалами. Белая фарфоровая посуда. Приборы из нержавеющей стали. Белоснежные хлопчатобумажные салфетки. Подставки для салфеток в виде колец из нержавеющей стали. На официантах — белоснежные хлопчатобумажные куртки с пуговицами из нержавеющей стали. Хлеб подается на белоснежной хлопчатобумажной салфетке в алюминиевой корзиночке с ободком все из той же нержавейки.

Официант с выбритой головой и густой козлиной бородкой принимает у нас заказ: мне — грибы и жареную камбалу, Лили — спаржу и телячий эскалоп.

Мы уже договорились, что возьмем «Шардонне-1992», и уже попробовали его — вино оказалось ароматным и приятным.

Этот модный ресторан (да и вообще любой ресторан) — затея куда дороже, чем я могу себе позволить.

Но я не могу себе позволить и того, чтобы Лили об этом догадалась.

— Хорошо, — говорю я, возвращая официанту меню.

Хотя на самом деле все очень плохо.

Прошло ровно сорок пять дней с тех пор, как мы с Лили расстались — по ее инициативе и совсем не по-дружески. До этого мы два года встречались и один год успели прожить вместе. Квартира на последнем этаже в районе Ноттинг-Хилл принадлежала ей (квартира досталась ей от родителей), поэтому мне пришлось съезжать и подыскивать себе новое жилье. В результате я нашел квартирку на первом этаже в Мортлэйк — вшивую, но дешевую.

Когда Лили сказала, что больше меня не любит, в моей голове вдруг начали звучать разные попсовые песенки, причем самые дурацкие, те, которые я, казалось бы, давно должен был забыть: «Без тебя я разучился улыбаться», «Ты улетаешь от меня», «Один-одинешенек», «Ты богатая счастливая девушка — я бедный несчастный парень». Я присел на край дивана, который отныне принадлежал только ей, и заплакал. А Лили сказала мне, чтобы я не дурил. Не прошло и двух недель, как я съехал. Помню, как выходил из ее квартиры, думалось, в последний раз, и в кармане у меня больше не было ключей от входной двери.

Но вот я снова с Лили: меня отделяет от нее лишь матовый алюминий стола в «Ле Корбюзье».

Я знаю каждый дюйм ее тела, и все же оно, такое близкое, остается для меня недоступным.

Я помню Лили в мельчайших подробностях: как поскрипывали ее ногти о подушку под моей головой; как она чуть слышно клацала зубами, когда засыпала, всегда раньше меня; помню яичный запах ее зевков по утрам.

Никогда больше я не проведу кончиками пальцев по ее твердому плоскому животу. Никогда больше мой язык не обежит вокруг ее сладковато-соленого клитора.

Это возмутительно, — думаю я. — И почти неприлично.

Я помню все ее привычки: как она хватала мою нагретую за ночь подушку, когда я вставал на работу, и прижимала ее к животу, о чем я, в отличие от подушки, мог только мечтать; как она сосала мой член и глотала сперму, но тут же обязательно убегала в ванную, чтобы почистить зубы.

Сейчас, когда я сижу так близко от нее, мне кажется, что я имею почти полное право на обладание ее телом.

Рассматривая Лили через стол, (а нас, по сути, разделяет стена выпавшего на ее долю успеха и ее глубокое безразличие ко мне), я думаю: Больше всего на свете я хочу, чтобы ты от меня забеременела: я хочу оставить в твоей жизни настолько неизгладимый след, чтобы люди сразу замечали эту отметину, когда заговаривали бы или задумывались бы о тебе. А еще больше я хочу, чтобы ты сама захотела забеременеть от меня.

Я ее по-прежнему люблю.

Люблю, несмотря на все то, что произошло между нами и что она мне в свое время наговорила.

Лили что-то говорит мне и сейчас, прерывая мои размышления.

— Ублюдок, — доходит до меня ее голос.

Пуля № 1

Первая пуля (а всего их будет шесть, распределенных поровну между Лили и мной, хотя мои три пули окажутся не столь смертоносными) входит в ее тело примерно на два дюйма ниже левой груди. Медленно, а если не медленно, то постепенно, а если не постепенно, то как минимум мгновение за мгновением, без малейших задержек и не пропуская ни миллиметра, пуля начинает свое неотвратимое проникновение в грудную клетку Лили. Маленькая коричневая родинка в форме математического знака бесконечности, резко выделявшаяся на фоне голубовато-белой и в остальном безупречной кожи на два дюйма ниже левой груди, в отчете о вскрытии упомянута не будет — значит, соприкосновение с пулей буквально испарило ее в один миг: пшик, и все. Прежде чем совершить это первое мини-убийство, пуля пролетела десять футов сквозь охлажденный и очищенный кондиционером воздух, прошила невесомую серую вискозу платья от «призрака» и разорвала гладкий черный шелк топа на бретельках. И вот, почти идеальная кожа Лили начинает медленно растягиваться, сопротивляясь давлению металлической головки пули, вминается в хрупкую грудную клетку, на мгновение натягивается от плеча до бедра, но пуля легко преодолевает это притворное, безнадежное сопротивление. Пуля вращается вокруг своей оси против часовой стрелки благодаря винтовым канавкам, или нарезам в стволе причастного к убийству пистолета. Это вращательное движение обеспечивает максимальную устойчивость пули в полете и, следовательно, увеличивает точность стрельбы. Однако первый слой плоти пуля преодолевает благодаря своей кинетической энергии, а не в силу сверлящего вращения вокруг своей оси.